Цитадель тамплиеров

Попов Михаил Михайлович

— Гизо! — прохрипел он, схватившись руками за горло. — Гизо!

Оруженосец тут же явился. Хозяина била дрожь, он выгибался в кресле, глаза закатывались.

— Гизо! — хрипел он. — Гизо! Подойти ко мне, подойди!

Оруженосец, однако, стоял не двигаясь, издали наблюдая агонию отравленного им хозяина.

— Гизо! Г-г-г-ыз-з-о! — судорожный рывок и Реми де Труа замер, уронив голову.

Оруженосец, будь его воля, не подошел бы. Но ему было велено снять с руки мертвого перстень.

Гизо перекрестился, вынул из ножен кинжал и приблизился. Перстень был на среднем пальце руки покойника, застывшей на подлокотнике кресла у стены. Гизо потянулся к нему, ухватил, но перстень присосался. Гизо взял кинжал в

зубы и потянул перстень обеими руками. Он наклонился… Мгновенно схватив рукоять кинжала, де Труа раскроил его рот и щеку чуть ли не до затылка.

Кровь, хлынувшая из разорванной пасти предателя, сильно залила костюм шевалье. Ах, Гизо, Гизо, мысленно приговаривал он, распаковывая узел и вынимая блио по-неприметнее. Что мальчишка действовал не по наитию, было ясно. Но почему лишь после того, как узнал, что дело в Яффе закончено.

Вот, значит, как, брат Гийом!

Де Труа хотел кликнуть охранников, чтобы они помогли прибрать в комнате и вынесли труп, но раздумал. Кто знает, какие указания получили бессловесные лентяи.

Рассовав по карманам деньги, де Труа Осторожно открыл решетку и выглянул. Тихо. Он выскользнул наружу, присел в тень смоковницы, снова прислушался и взял с подоконника трупик птицы. Она появилась не просто так. Это — жест высшей силы, вмешавшейся в козни людей. Сделать бы из нее чучело.

Через час де Труа уже был у городских ворот. Там раздобыл облачение бедуина и обмотал лицо белой тканью, как делают жители пустыни. Купив коня, пока привязал его у караван-сарая.

Будущее представлялось идеально черным, без просвета. Ему хотелось отомстить брату Гийому не меньше, чем Синану, но ни то, ни другое не было осуществимо. Ему ли было не знать, сколь разветвлена шпионская сеть Храма. К концу дня, когда станет известно о смерти Гизо, десятки ищеек в Яффе и окрестностях будут осматривать каждый камень, выслеживая отступника, осмелившегося не умереть по приказу ордена. Госпожа Жильсон дана ему не в помощницы, а — присмотреть…

Единственный, на кого можно рассчитывать, — Саладин. Он не любит ни ассасинов, ни тамплиеров и очень силен. Это обязательно сообразит брат Гийом, и дорога через Тивериаду в курдские горы будет перекрыта. Пожалуй, до этого додумается даже местный комтур, не ожидая приказа из верховного капитула. Остается порт. Яффская гавань невелика, не то что в Тире или Аскалоне. Как человек сугубо сухопутный, де Труа не любил море и из всех кораблей доверял лишь верблюду. Но нечего привередничать. Денег хватит для того, чтобы уговорить любого капитана корабля отплыть хоть в Константинополь, хоть в Лондон.

Де Труа спустился к порту. Там ему не понравилось. У выхода из гавани виднелись четыре галеры. Может быть, им приказано осматривать каждое выходящее в море судно. Для очистки совести де Труа спустился на пристань и потолкался среди портовых завсегдатаев. Нет! Лучше — на суше. Море его не спасет. И Саладин не защитит. Необходимо нечто другое.

В порту Яффы пахло тухлой рыбой, водорослями, смолой, мокрой пенькой. Де Труа зашел в темноватую харчевню, хотел потребовать просового пива, но вдруг додумался, что ему надо: другой человек. Да — другой: Великий магистр ордена тамплиеров граф де Ридфор!

Шевалье вышел из харчевни, восстанавливая в памяти от слова до слова разговор над макетом Палестины и представляя себе, как перескажет его графу де Ридфору и у того глаза полезут на лоб.

Немедленно — в дорогу. В Иерусалим, где брат Гийом точно его не ждет.

Де Труа поднялся к базару и пересек базарную площадь, направившись к караван-сараю. Там у коновязи, где был привязан его жеребец, торчали два стражника. Они разговаривали. Рядом толклись еще какие-то люди. Переругивались женщины. Поварята таскали вязанки хвороста. Де Труа укутал лицо и прошел внутрь двора. Что здесь делают стражники? Может быть, зашли навестить знакомую

шлюху и ждут своей очереди? Но почему у коновязи? Шевалье обежал взглядом дом, окна, открытые двери, каждого из людей во дворе и перед воротами. Вроде все как всегда.

Нет, не стоит конь риска. Не стоит! Шевалье ушел не спеша, не покосившись на коновязь. Пусть конь достанется хозяину караван-сарая.

Шагов за сто от городских ворот, огибая повозку с фруктами, он обнаружил: ворота заперты. Это утром-то! Возле них толпилось десятка полтора людей с оружием. Они с удовольствием всех обыскивали. И гвалт стоял страшный!

Значит, нашли труп Гизо.

Де Труа ввинтился в толпу на площади.

Яффа — не замок Алейк, ночью выбраться из нее — не проблема. Однако как быстро все делается. Полдня назад он и подумать не мог, что из всесильного эмиссара превратится в обложенного со всех сторон зверя. И не особенно сложно, располагая возможностями ордена, отыскать человека с таким лицом. Судя по всему, ордену желательно остановить брата Реми на первых его шагах. И слишком большая роскошь шляться весь день по городу, ждать темноты. А ночью… Усилят охрану стен, как при осаде…

Мысль де Труа скакала, как обезумевший всадник. В Яффе ищут бородатого урода в одежде латинского рыцаря. Бородатого! Шевалье поискал глазами шатер брадобрея.

Лысый, толстый араб, посмотрев на Реми де Труа, брезгливо сказал.

— Прокаженных не бреем.

Де Труа отошел.

На кладбище он сорвал с себя одежду и превратил ее в лохмотья, а облачившись в них, повалялся в пыли. От обуви отказался. Пошлепал босиком по лужам, и ноги покрылись грязной коркой. Труднее всего пришлось, как ни странно, с деньгами. Шакалы в воротах обыщут и прокаженного. И удивятся, найдя кошелек с полутысячей цехинов… Золото пришлось упрятать под треснувшей каменной плитой, оставив себе самых мелких монет — для стражников. Чтобы не озлились. Шевалье повесил на шею медный колокольчик, купленный в лавке у порта, и ему не пришлось ждать в огромной толпе. Звук колокольчика раздвигал людей не хуже боевого слона.

Стражники все же его обыскали, брезгливо морщась, нашли монеты и бросили их в горевший тут костерок — уничтожить заразу. Де Труа проклинал их, крича по-арабски и по-арамейски, пока не получил удар меж лопаток тупым концом копья.

С этою печатью он, совершенно счастливый, покинул Яффу.

Глава vii. тофет

По преданию, при возведении храма Соломонова сюда свалили строительный мусор. С тех пор Тофет стал законной свалкой Иерусалима. При Хасмонеях, Ироде, Пилате, Навухудоносоре, разрушившем город, свалка оставалась на месте. Город жег Тит, свалка горела, но всякий, кто брался отстраивать Иерусалим заново, брал Тофет точкой отсчета. И здесь жило особенное племя людей. Они дышали миазмами. Как выброшенные на берег дельфины, они не могли дышать чистым воздухом. В Тофете они рождались и умирали — низкорослые, с черными ломкими волосами. Их не трогали, как не тревожат навозных червей. Жили они большими семьями, как бы стаями, и враждовали между собой. Расположение стай можно было определить по вечно курящимся дымам над примитивными очагами. Кроме отбросов город им поставлял духовную пищу. Они его ненавидели и боялись.

Добравшись до Иерусалима, де Труа сколотил себе в Тофете подобие хижины из гнилых досок. В сентябре еще было тепло. Обитатели свалки не любили чужаков и терпеть не могли городских нищих, осаждавших задворки королевского дворца. Шевалье учитывал это.

Несколько дней он пролежал в укрытии, прикидывая, как вести себя в городе. Иерусалим — не Яффа, затеряться здесь легче, но, с другой стороны, и внимательных глаз здесь намного больше.

Брат Гийом, возможно, вычислил его появление в Иерусалиме и город наводнен шпионами, а к дворцу Великого магистра не подойдешь.