Цок
Шрифт:
Порезав кубиками два ломтя батона и толстое колесо варёной колбасы, она вывалила это рагу в нагретую, политую маслом сковороду и залила сверху взболтанными яйцами. Когда месиво запеклось, Маша налила большую чашку кефира и, включив радио, из которого хрипел надрывную песнь о новой жизни известный рокер, со смаком принялась уплетать незамысловатый ужин. Насытившись, Маша выключила приёмник, оборвав на полуслове теперь уже другого певца с музыкально-философскими рассуждениями на тему, близкую к собственному настроению.
Вернулась в комнату. Раскрыв последний подарок
Крошечная частичка ангельского крыла, потеряв между сухими бумажными листами свой удивительный свет, словно почувствовала тепло рук. Вспыхнула с новой силой. Маше даже показалось, что перо поднялось над ладонью и теперь свободно парит в воздухе, разгораясь каким-то невиданным и волшебным огнём. В то же время, от «кусочка ангела» веяло таким могильным холодом, что наша героиня интуитивно почувствовала – часто к нему лучше не прикасаться.
Но куда б спрятать сокровище? Книга – не вполне подходящее место для хранения таких драгоценностей. На мгновение задумавшись, Маша достала из шкафа небольшую хрустальную шкатулку, вытряхнула из неё кольца, серьги и цепочки и положила на их место пёрышко. Цацки могут храниться где угодно. Да хоть в коробке из-под конфет. Тоже мне, великая ценность!
Поставив сияющий ларчик на журнальный столик, Маша сладко зевнула. Всё, сейчас она точно заснёт. Выключила торшер, накрылась с головой одеялом и действительно отключилась.
Откуда-то из самой глубины кромешной тьмы, окутывающей тело плотной аморфной массой, с оглушительным треском вырвался сноп разноцветных искр, похожий на праздничный фейерверк. Только гораздо более яркий и торжественный, разлетевшийся во все стороны горизонта. Но как бы в замедленном действии.
В сотне шагов прямо по курсу высилась живая стена колышущегося тропического леса – толстые стволы экзотических деревьев, переплетённые густой сетью бесконечных лиан. На его исчерна-изумрудном фоне выгоревшая под солнцем хижина, укрытая сухими пальмовыми листьями выглядела старинным белокаменным склепом.
Вскоре тростниковая портьера, заменявшая входную дверь, с лёгким шелестом отошла в сторону, и из жилища вынырнул крепкий загорелый мужчина зрелых лет с длинными, небрежно заплетёнными в косу волосами. Из одежды на нём была только импровизированная юбка грубого желтоватого холста, скрывавшая ноги до середины икр.
Человек заметил Машу, что-то крикнул и, подзывая её к себе, махнул жилистой рукой. Она, осторожно переставляя босые ноги, чтобы не дай Бог не наступить на острый камень или бритву раковины, медленно направилась к хижине. Хозяин тем временем снова исчез внутри, но вскорости появился вновь, неся перед собой пару изящных и лёгких плетёных кресел.
Подойдя к человеку на расстояние вытянутой руки, Маша стеснительно улыбнулась. Она узнала его. Не удивительно, ведь они уже встречалась. Однажды. Правда, тогда мужчина был одет вполне традиционно – в чёрный костюм-тройку на ослепительно
– Здравствуйте, Поль. Очень рада снова вас видеть, – негромко произнесла она.
– Добрый вечер, моя маленькая Мари, – так же тихо и спокойно приветствовал её Гоген. – Не правда ли, здесь замечательно? Раньше так было и на Таити.
– Да, здесь очень красиво, – снова улыбнулась Маша и удобно устроилась в предложенном ей кресле.
Взору предстало всё величие спокойного океана, неспешно, но с неизменным аппетитом поглощающего погружающееся в него гигантское красное солнце. В мягких лучах засыпали устроившиеся на прибрежных валунах беззаботные чайки и флегматичные пеликаны. Вдали розовым платком колыхался на слабом ветру одинокий парус спешащей от берега маленького катамарана.
– Мари, вы даже представить не можете, как я полюбил эти закаты, – словно прочитал её мысли Поль. – Каждый вечер выношу сюда любимое кресло, мечтаю о нас и уже который год не могу отказать себе в удовольствии забросить на это время работу… Впрочем, мои картины всё равно почти не продаются… Они никому не нравятся. Эти раздутые снобы, видите ли, говорят, что таких красок в природе существовать не может. Глупцы! Жаль их. Даже не догадываются, на что способна природа… А вы, Мари? Вы видели их? Мои работы? Не те ужасные, знакомые вам эскизы, а готовые полотна, которые я отвёз в Европу?
– Конечно, Поль, – кивнула Маша, – они великолепны. Я считаю, что эти ваши снобы действительно далеки от истины.
– Вот, вот, вот, Мари! – воскликнул Гоген. – Вы очень точно выразились. Они просто далеки от истины. Странно, почему мне самому это не пришло в голову? Всё-таки вы – удивительная женщина… Но… постойте… Где вы могли видеть мои картины? Мне казалось, что вы живёте теперь в России. Я не ошибаюсь? А-а, должно быть, побывали недавно в Париже? Да… Кто-то мне говорил, что там открылся вернисаж…
– Нет, Поль, в Париже я никогда не была, – Маше вдруг стало неловко.
Она поняла, что Гоген, который сейчас сидит рядом с ней и любуется океаном в лучах заката, не умер, но проживает свою жизнь в каком-то параллельном измерении, совсем не догадываясь, что уже многие годы он невероятно знаменит. И гений его давно признан. Неужели вот так, мимоходом и совершенно просто, она сможет разрушить иллюзии грустного, но счастливого человека, пусть даже не живого, а существующего где-то в глубинах её собственного подсознания?
Почему-то сегодня Маша совершенно точно знала, что спит, и её разговор с великим живописцем – лишь видение. Но догадывалась также, что за этим видением кроется нечто большее, чем простая работа подсознания. В любом случае, интуиция подсказывала, что надо говорить с оглядкой, думать над каждой репликой, чтобы не доставить удивительному хозяину дикого пляжа даже малейшего дискомфорта. И Маша – во всяком случае, так ей позже казалось – справилась.
– В Париж меня никто не приглашал, – улыбнулась она. – Но я смотрела ваши работы, Поль, в собственных снах. Меня этому научил Предо.