Цветок с тремя листьями
Шрифт:
— Ты что же думаешь?..
— Да, Ёсицугу, я думаю: это проклятие. Ты же помнишь: всю жизнь его светлости сопутствовала удача. А тут — сам видишь. Его брат умер, матушка покинула этот мир, маленький Цурумацу… — глаза Киёмасы наполнились слезами. Он шмыгнул носом и провел по лицу ладонью.
— Проклятие, значит… — задумчиво протянул Ёсицугу.
— Да. А эта война? Мы должны были просто смести этих ничтожных рабов и их изнеженных безмозглых хозяев! Их король удирал от нас, поджав хвост, как трусливая собака! И? Что в итоге? Мы завязли в этой войне, как в болоте.
— А, так это проклятие, значит, вот как… — губы Ёсицугу растянулись в кривой усмешке, от которой его лицо исказилось так, что Киёмаса вздрогнул.
— Я не оправдываться тут пытаюсь!
— Никто и не говорит о том, что пытаешься. Да только проклятие это заключалось в том, что ты и Кониси забыли свои мозги на родине. И я, помнится, об этом уже говорил.
— Ты не понимаешь! Да, будь оно все проклято, ты прав. Я никогда не посмею сказать это его светлости, но мы — мы ничто без него. Пыль под ногами. Жалкие крысы, возомнившие себя воинами, — Киёмаса сжал в кулаке чашку, и на пол посыпались осколки.
— Успокойся, — Ёсицугу поднял руку, — я понимаю, к чему ты клонишь. Неудачи, болезни, смерть, предательство. Так?
— Да, — Киёмаса глотнул сакэ прямо из ковшика и заорал: — Кто-нибудь, принесите еще чашку!
— Вот, отлично. Пусть на всякий случай принесут побольше, — хмыкнул Ёсицугу, — и не думай, что я отпущу тебя спать на закате. Я отдохнул и готов сидеть хоть до утра.
— На закате только Масанори объявится, так что будет тебе компания, даже если я тут на полу засну.
— Ну, тогда не долго уже ждать, — Ёсицугу глянул на окно.
В комнату быстро вошел молодой слуга с подносом, на котором стояли несколько чашечек и блюда с вяленой хурмой. Опустился на колени и стал быстро и аккуратно расставлять принесенное по обоим столикам. Закончив, поклонился и быстро покинул комнату.
— Они тут меня так хорошо слышат или тебя так хорошо знают? — произнес Ёсицугу, указывая на содержимое столиков.
Киёмаса посмотрел вслед юноше и улыбнулся:
— Толковый парень. Я его после землетрясения подобрал. Его отец вспорол себе живот из-за меня. Может, он мне когда-нибудь во сне горло перережет, но пока дело свое знает хорошо.
Откуда-то из глубины коридора послышался грохот и треск. И громовой голос:
— Эй, что это за двери вообще?! До них дотронуться нельзя!
— А вот и Масанори… рановато… — усмехнулся Ёсицугу.
— Торопился тебя увидеть, надо полагать. Да и почему рановато? Вон, темнеет уже.
— Да? — Ёсицугу растерянно посмотрел на окно.
Дверь отъехала в сторону, и в комнату просунулась голова Фукусимы Масанори.
— О! Вот вы где! А я вам, смотрите, кого привел! — Масанори отодвинул створку дверцы ногой до упора и втолкнул в комнату Мицунари, на лице которого отражалась крайняя степень возмущения.
— Привел?! Это кретин меня из постели вытащил!
— О… И что же Масанори делал в твоей постели, Мицунари? — медленно проговорил Ёсицугу, с невозмутимым видом поднимая пустую чашку.
— Он врет, он даже не собирался ложиться, я его выволок из кабинета и тащил на руках аж до паланкина.
— Этот придурок врет! И убери, наконец, от меня свои грязные руки!
— Они чистые! Я их, между прочим, утром мыл! — Масанори сощурился, разглядывая столики. — Это все?! А нормальные чаши тут есть вообще?! А еда? Киёмаса, ты нас не ждал, что ли? Или эта мумия все слопала?
— Сейчас все принесут, — пообещал Киёмаса. — Твое прибытие сложно пропустить. И специально для тебя ребята ловили рыбу пожирнее. А вот чем Мицунари кормить, даже не представляю. Могу приказать в тушечницу бумаги накрошить.
Мицунари не удостоил его даже взглядом. Он прошел по комнате, остановился напротив Ёсицугу и замер как статуя, уставившись на него.
Тот спокойно посмотрел на него и протянул руку, указывая на место справа от себя:
— Садись, Мицунари, сейчас принесут столик.
— Ах-х-ха-а-а! — громко расхохотался Масанори и плюхнулся на маты рядом с Киёмасой. — Я дорого бы дал, чтобы посмотреть, как он все это сожрет.
— Я не понимаю, чему ты удивляешься, ты что, часто видел на столике перед ним что-то другое?
Мицунари сжал губы так, что они превратились в тонкую полоску, но аккуратно присел на указанное место, всем своим видом выражая неодобрение:
— Да… Не этого я ожидал.
— А чего же? Ты хочешь сказать, что впервые видишь Като и Фукусиму? — улыбаясь, поинтересовался Ёсицугу.
— Я не об этом, — Мицунари повернул голову и пристально посмотрел Ёсицугу прямо в глаза. — Ты знаешь, что Като Киёмаса хотел тебя убить?
— Знаю, — ответил Ёсицугу с той же улыбкой, — он хочет это сделать с первого дня нашего знакомства. Есть еще какие-нибудь новости?
В комнату бесшумной тенью проскользнули три мальчика — один из них заходил прежде — и принялись расставлять перед гостями столовые приборы и угощение, а затем также незаметно исчезли. Перед Масанори оказалась чаша, больше похожая на вазу для фруктов.
— О!.. Вот это уже мой размерчик! — обрадовался Масанори и, вцепившись в чашу обеими руками, протянул ее Киёмасе. — Наливай. Или мы еще кого-то ждем?
— Никого… я просто задумался, может, тебе сразу бадью дать? Впрочем… — Киёмаса повернулся к слугам, — принесите и мне такую же!
— О! Верный подход, — Масанори от души двинул Киёмасу в плечо. — А что это, у тебя тут женщин вообще нет, что ли? А?
— Почему же? Есть, на кухне. Можешь сходить, только самой младшей уже хорошо за тридцать, и ее муж запросто навешает даже тебе.