Цветы корицы, аромат сливы
Шрифт:
– Очень нужно, – сказал Сюэли.
Серега пожал плечами, но твердо пообещал взять Сюэли с собой, когда будет возвращаться домой.
Когда казанский отряд поднял горелые останки, верховые, Сюэли как раз относил бронницким забытый в лагере сухпаек и случайно шел мимо. Подошел поздороваться. С Казанью в тот день работал Саня, он подозвал его и повел показывать останки, чтобы Сюэли знал на будущее, как такие останки выглядят.
– В плане опознания случай – почти что безнадега. Единственное, что уцелело, сейчас увидишь, – закатанная в плексиглас фотка. И
– Я никогда не думал, что плексиглас – это материал, который не горит, – сказал Сюэли.
– Не, гореть-то горит, и очень хорошо. Но иногда остаются неповрежденными участки формы, и на одном из них эта фотка и сохранилась.
Под елками было раскопано.
– Нет ничего при нем, кроме этого снимка, – единственная зацепка – фото девушки. Но это, конечно, шанс мизерный… – тяжело дыша, проговорил боец, вылезший из ямы.
Когда Саня уже показал Сюэли все косточки и объяснил, что вот – бедренная, а вот – подвздошная, и как чего отличить, дошло дело и до фотографии. Со снимка на Сюэли смотрела пронзительно красивая китаянка. Он сглотнул.
– Но… это только половинка фотографии, – объявил он неожиданно. – Отрезанная.
– Ну… да, – присмотрелся Саня. – Ну и что? Что есть, то есть.
– На этом фото было два человека. Советский командир, танкист, и вот эта китайская девушка.
– Что? – к ним подсели казанские. – Что, говоришь, было на этом снимке? Где был весь снимок целиком?
– В экспозиции Музея военной истории в Ухане, – проговорил Сюэли, морща лоб. – Я запомнил эту женщину, она очень красивая. Трудно забыть. Но больше не помню ничего. Там была витрина… нет, целый зал был… по советским воинам-интернационалистам.
– Дорогой ты мой!.. – сказал Саня.
– А больше ничего тебе помнить и не надо, – заверил его Кораблев. – Дальше мы сами пески взроем. Всё. Женька, дуй в Любань, найди инет. Может, экспозиция музея в сети представлена.
– Блин, танкист, воевал в Ухане, фото есть в музее… Да можно считать, что по таким признакам боец опознан гарантированно! – Саня хлопнул Сюэли по плечу.
– Там та же самая фотография. Только сильно увеличенная, – взволнованно подтвердил Сюэли. – Но если это танкист и он горел в танке, то как его останки могут быть верховыми? А где танк?
– А танки – после войны на железо порезали. Горелых танкистов я сам поднимал под Тихвином у деревни Остров. Бои первых чисел декабря сорок первого. Они до города километров десять не дошли. Нарвались на минные поля. Оставшихся покоцали немецкие зенитки. Так вот там было то же самое.
– А как же вы распознаете, что это именно танкист?
– Ну, иногда бывает клочья комбеза и, там, остатки шлема кожаного, командирского. А бывает, что выкапывают петлицу с ромбиком и силуэтом танка.
– Но раз понятно теперь, что он танкист, – почему его не найдут по спискам без вести пропавших офицеров?
– А он от младшего лейтенанта может быть – дрова войны, хрен их всех высчитаешь. Если б знать, что он капитан-майор, допустим, – уже проще гораздо…
Через сутки Женька Кудряшов, посланный в Любань, вернулся с исчерпывающей информацией, выписав все, что нужно.
– Значит,
– Ну, это я тебе бы и так сказал, – перебил его кто-то из историков. – В Ухане памятник стоит… советским танкистам.
– Погодите. Теперь по делу. Конкретно капитан Николай Иванович Стрепетов хорошо воевал против японцев…
– …погиб под Любанью, – сказал Леша. – 60-я отдельная танковая бригада. Охренеть.
– Погоди. Так что те даже дали ему прозвище Красный Тигр. Знаменитый Красный Тигр, не помню как по-японски, – простой советский танкист, выпивший им пять цистерн крови, чья голова была лично оценена командующим сухопутными войсками в мильон иен.
– Красный Тигр? Слушайте, а разве такое бывает? – спросил кто-то из девушек.
– Если этот мужик на своем Т-26 спалил полсотни японских машин – вполне, – сказал Женька.
– Красный Тигр же, точно! – подтвердил Сюэли, вдруг досконально вспомнив рассказ экскурсовода в Ухане.
– Дальше. Познакомился-влюбился-женился в этот же период на китаянке. Это все довольно известная история в Ухане, как оказалось. Когда возвращался в Союз, жена не смогла с ним уехать, престарелые родители не давали, надо было заботиться о них. Началась война, он уехал, не успел их забрать или не смог. Ну и вот. Экспозиция музея частями есть в инете, и я распечатал… вот эту… фо-то-графию…
Женька достал листок, на котором была напечатана фотография – не очень качественно, но зато вся целиком.
– Семейный портрет советского командира с женой. Ну и вот. Если бы ты не помнил этого, ну, не был в Ухане, или с памятью у тебя было бы похуже, или не поехал бы ты в поиск в этом году – все, мы бы сейчас хрен что установили. Схоронили бы без имени.
– Слушай, но это же просто какое-то немыслимое совпадение! – ахнул Сюэли.
– Не-а, это как раз одна из невероятных случайностей войны, – спокойно сказал Леша.
С того времени, как Сюэли услышал байку Сереги Малышева, его не покидало огромное беспокойство. Чтобы как-то заглушить его, он погрузился полностью в окружавшие его повседневные дела. Он привык полночи кочевать от костра к костру: Воткинск – Казань – Ижевск – Колпино – Архангельск – Вологда, – и засыпать в чужих палатках, а утром на раскоп. Однажды он до глубины души поразил Лешу, что произошло при следующих обстоятельствах: Леша вернулся в сумерках в лагерь, под тентом у поленницы возился кто-то из дежурных по лагерю, в капюшоне и к нему спиной.