Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
«Раз брат наставник сочинил, я не останусь в долгу», – молвил Наставник Просветления и, взяв кисть, написал:
Ива, персик, абрикос Меж собою шелестят – Растревожил их вопрос: Чей же тоньше аромат? Чьей пыльцою с высоты Дышит облачная гладь? Красной лилией цветы Все хотят благоухать.Написал и громко рассмеялся. Услыхал его стихи Наставник Пяти заповедей и сердцем сразу прозрел. Совестно ему стало, повернулся и удалился к себе в келью. «Кипяти воду скорей!» – наказал он послушнику, переоделся в новое облачение, достал бумагу и поспешно написал:
Уже сорок семь мне годов от рожденья! Нарушил я заповедь – нет мне спасенья! Но верой даровано успокоенье – Уйду в лоно вечности без промедленья! Хоть брат угадал мой поступок презренный, К чему досаждать покаяньями ближним?! Ведь жизнь наша молнией вспыхнет мгновенной, Погаснет – и небо опять станет прежним.Положил он исповедь свою перед изображением Будды, вернулся на ложе для медитации и сидя преставился. Послушник тот же час сообщил о случившемся Наставнику Просветления. Тот, сильно удивленный, предстал перед изображением Будды и увидел поэтическую исповедь ушедшего из мира. «Да, всем ты был хорош, – размышлял монах. – Жаль только завет нарушил. Ты ушел мужчиною, но не верил в Три святыни [23], уничтожил Будду в душе своей и опозорил иноческий сан. Тебе предстоят муки в перерождениях, без которых ты не сможешь вернуться на путь истины. И как тяжело от этого на душе! Ты говоришь: уходишь и я не стану идти за тобой …» Он вернулся к себе в келью, велел послушнику согреть воды для омовения и сел на ложе для медитации. «Я поспешу вослед за иноком Пяти заповедей, – сказал он послушнику, – А вы положите останки наши в саркофаги и по истечении трех дней предадите сожжению в одночасье». Сказал так и тоже преставился. В один день два наставника почили.
Невероятное событие всполошило монастырскую братию и тотчас же молвой разнеслось по всей округе. Молящихся и жертвователей стеклось видимо-невидимо. Усопших предали сожжению перед обителью. Немного погодя, Цинъи выдал Хунлянь замуж за простолюдина и тем обрел себе поддержку в старости. А через несколько дней совершилось перерождение Наставника Пяти заповедей. Он явился на свет в округе Мэйчжоу, в Западной Сычуани, в облике сына Су Лаоцюаня, жившего отшельником. Звали его Су Ши, по прозванию Цзычжань, а известен он стал под прозванием Дунпо – Восточный склон [24]. Наставник Просветления после перерождения получил имя Дуаньцин. Стал он сыном тамошнего жителя Се Даофа, впоследствии принял постриг и в монашестве был известен под именем Фоинь, то есть След Будды. Опять они жили рядом и водили сердечную дружбу.
Да,
В Сычуани теперь возродились они. Свет Будды сияет для чистых сердец. Вдруг: «Грех я узнал, друг, меня извини, В обитель уйду, праздной жизни конец». Журчит ручеек, веселит полну грудь. Ах, как, ароматны весенние дни! Но перст указует к познанию путь: К Хунлянь – Красной Лилии больше не льни.Монахиня Сюэ кончила.
Ланьсян принесла из покоев Юйлоу два короба с затейливо приготовленными постными закусками, фруктами, печеньем и сластями. Убрав со стола курильницу, она расставила яства и чай. Хозяйки вместе с монахинями принялись лакомиться. Немного погодя подали скоромные кушанья и открыли жбан с вином феи Магу. Хозяйки, усевшись вокруг жаровни, осушили чарки.
Юэнян начала партию в кости со своей старшей невесткой У, а Цзиньлянь и Ли Цзяоэр играли на пальцах. Юйсяо разливала вино и под столом подсказывала Цзиньлянь, отчего та все время выигрывала и заставляла Цзяоэр пить штрафные.
– Давай я с тобой сыграю, – обратилась к Цзиньлянь Юйлоу. – А то ты ее обыгрываешь.
Юйлоу велела Цзиньлянь вынуть руки из рукавов и не класть на колени, а Юйсяо отойти в сторону.
В тот вечер Юйлоу заставила Цзиньлянь выпить не одну штрафную чарку, а барышню Юй попросила спеть.
– Спой «Жалобы в теченье пяти ночных страж» [25], – заказала Юэнян.
Барышня Юй настроила струны и запела высоким голосом.
На мотив «Яшмовые ветки сплелись»:
Багровые тучи сплошной пеленой, И белые пчелы кружат надо мной. Порывистый ветер дыханье обжег. О как ты жесток! А мать и отец укоряют меня, Что сохну и вяну я день ото дня. Где ты, мой ночной легкомысленный бражник? Меня оглушат еженощные стражи!На мотив «Золотые письмена»:
Вот ночь над землей – как жестока разлука. Листочек письма – а о встрече ни звука, И слезы блестят на щеках моих влажных, Считаю все стражи.На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Повеяло стужей на первую стражу. Себя обнимая, дрожу я и стражду — Не греет. Вторая приблизилась стража… Мне, брошенной, страшно!На тот же мотив:
Когда ты ушел опушалася слива – А нынче кружит поздний лист сиротливо. В мечтах твои руки горячечно глажу… Вторую жду стражу!На мотив «Золотые письмена»:
Я сутками жду безнадежно и кротко. Тебя закружила певичка-красотка. Ты с ней, предназначенной всем на продажу, Уж третюю стражу.На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Лучина сгорела, а ночь продолжалась. Тебе незнакома, наверное, жалость! Я чахну, болею от горьких лишений, Мой стан исхудал, как когда-то у Шэня [26]. Она для тебя и нежнее, и краше?.. Бессонны три стражи!На мотив «Золотые письмена»:
Мой стан исхудал, как когда-то у Шэня, Снести невозможно надежд сокрушенье. Ты ей покупаешь парчовые платья, А мне даже зеркала нет на полатях. С болезненным сердцебиеньем не слажу, Четвертую стражу!На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Про горькие слезы подушка расскажет. Во храме, любви я отрезала даже Свои вороные тяжелые пряди. Ласкающих пальцев безумия ради, Властитель Судеб, твой привратник на страже Мне путь преградил у земного порога… Как Иву Чжантайскую [27]бросил бы княжич, Так милый кору обрезает жестоко. Уже побелела ограды стена, Уже побледнела ночная луна. На небе четвертой губительной стражи. В тумане лебяжьем!