Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Из комнаты вышла Гуйцзе. В ее прическе, перехваченной белым с бахромою платком, сверкали жемчуг и бирюза. На ней были ярко-красная с застежкой кофта и атласная юбка. Она приблизилась к Симэню и четырежды поклонилась о оземь.
– Хватит кланяться! – сказал Симэнь. – А подарки к чему покупала?
– Она боится, что ты сердишься на нее, – вставила Юэнян. – Только что мне говорила. А тогда она была вовсе не при чем. Это ее мамаша виновата. В тот день у Гуйцзе, оказывается, болела голова. А Ван Третий с компанией шел к Цинь Юйчжи, но по дороге их зазвала мамаша чаю выпить. Тут их и задержали. А Гуйцзе к нему даже не вышла.
– Ну да, конечно! Она же с ним отродясь не встречалась, – ворчал Симэнь. – Сама уж не знает, чего говорит. Только меня все это мало интересует. Ведь вам в вашей «Прекрасной весне» только бы подарки подваливали. А у кого руки греть – все равно. В общем, я на тебя не сержусь.
Гуйцзе продолжала стоять на коленях.
– Сердитесь вы на меня, батюшка, – говорила она. – И вы правы. Но пусть заживо сгнию, пусть меня сплошь покроют гнойники, если я к нему приблизилась. Это мамаша у нас, старая карга, не ведает, что творит. Всякое отребье зазывает. Из-за нее вот и ваш гнев терпеть приходится, батюшка.
– Ну, раз ты покаялась, и примирились бы! – предложила Юэнян. – Чего сердиться?!
– Встань! – сказал Симэнь. – Ладно, я не буду больше сердиться.
Но Гуйцзе все еще продолжала ломаться.
– Встану, если вы мне улыбнетесь, батюшка, – говорила она. – А то хоть целый год буду на коленях стоять.
– Встань, Гуйцзе! – не удержавшись, вмешалась в разговор Цзиньлянь. – Чего ты ему кланяешься? Его чем больше упрашивать, тем больше он будет заноситься. Нынче ты перед ним, а завтра он перед тобой на колени опустится. Ты тогда тоже ухом не веди.
Симэнь и Юэнян рассмеялись, и Гуйцзе, наконец, встала.
Тут вбежал запыхавшийся Дайань.
– Их сиятельства господа Сун и Ань пожаловали. – объявил он.
Симэнь велел подать парадную одежду и вышел им навстречу.
– Ну и батюшка! – обращаясь к Юэнян, говорила Гуйцзе. – Нет, больше я с ним дела иметь не хочу. Я только вам, матушка, буду как дочь служить.
– Пустые твои обещанья! – заметила Юэнян. – Дашь слово и тут же забываешь. Хозяин раза два в заведения заглядывал. У тебя, наверно, был?
– Небо свидетель, матушка! – воскликнула Гуйцзе. – Вы меня без ножа режете. Не был у меня батюшка. Клянусь вам, матушка! Чирьями Нарывами мне покрыться, умереть скоропостижной смертью, если со мной батюшка видался и ко мне приблизился. Вы, матушка, наверно, ослышались. Должно быть, не ко мне, а к Чжэн Айюэ заходил, оттуда девиц приглашал? Скорее всего, они-то, завистницы, кашу и заварили. А то с чего бы батюшке на меня гневаться?
– Всяк свой хлеб ест, – заметила Цзиньлянь. – С какой стати им ни с того ни с сего тебя в неприятности впутывать?
– О! Плохо вы нашу сестру знаете, матушка, – говорила Гуйцзе. – У нас одну зависть грызет, другая от ревности сгорает.
– Ах! Вы да мы! Как ни отделяй, а все люди одинаковы, – заключила Юэнян. – Что вы, что мы – все одной завистью живем. Одной повезло – других норовит под ноготь.
Юэнян угостила певицу чаем, но не о том пойдет рассказ.
Обратимся к Симэнь Цину. Встретив цензора Суна и ведомственного начальника Аня, он ввел их в залу, где после взаимных приветствий каждый из них поднес хозяину по куску атласа и по комплекту книг в папке. Увидев накрытые столы, они сердечно поблагодарили хозяина, потом расселись на полагающиеся места. Симэнь вызвал актеров и наказал им играть с душой, когда пожалует его сиятельство Цай.
Немного погодя подали чай.
– Я хотел бы попросить вас об одолжении, почтенный Сыцюань, – начал цензор Сун. – Видите ли, его сиятельство военный губернатор Хоу Шицюань только что назначен церемониймейстером Его Величества двора и второго числа отбывает в столицу. Мы с начальниками обоих инспекторских управлений решили двадцать девятого устроить ему прощальный обед. Не позволите ли вы нам, Сыцюань, принять его сиятельство у вас, в этой роскошной резиденции?
– Дерзну ли я ослушаться ваше сиятельство? – воскликнул Симэнь. – Только прикажите! Позвольте узнать, сколько накрывать столов.
– Серебро мы собрали, – продолжал Сун Пань и велел сопровождающему достать узелки, поступившие от чиновных лиц обоих инспекторских управлений, а также и пай самого цензора. – Каждый из нас внес по ляну серебра. Тут двенадцать лянов. Накройте, пожалуйста, один сдвинутый стол и шесть обыкновенных. И будьте так добры, позовите актеров.
Симэнь согласился и принял серебро. Цензор поднялся с места и, сложив руки на груди, поблагодарил хозяина.
Немного погодя гостей пригласили в залу Любования красотами природы, которая находилась в крытой галерее.
Вскоре прибыл акцизный инспектор Цянь. Опять был подан чай и поставлены шашки.
Цензор Сун обратил внимание на грандиозность крытой галереи и примыкающих к ней построек, тишину необъятного парка, на книги, картины и каллиграфические надписи. Взору открывалось все самое лучшее и совершенное. Поперек стены висела старинная с надписями картина-свиток «Рождается солнце – даруется свет». Как раз перед гостями стояли инкрустированная перламутром ширма, курильница, источающая благоухание сандала через клюв журавля и пасти дракона и оленя, а также отлитый из червонного золота высотою в несколько чи треножник Восьми бессмертных удивительно тонкой проработки.
Сун Пань подошел поближе к треножнику и не мог удержаться от восторга.
– Какая прелесть! – восклицал он, а потом, обратившись к обоим гостям, продолжал. – Я, господа, в письме своему однокашнику брату Лю в Хуайани просил, чтобы он прислал мне вот такой треножник для поднесения почтенному Цаю, но пока не получил ответа. А вы, интересно, откуда его достали, Сыцюань?
– Помнится, мне тоже оттуда прислали, – отвечал Симэнь.
После этого разговора сели за шашки. Симэнь распорядился, чтобы подали легкие закуски и сладости, а актерам велел исполнить южные напевы.