Дагда – бог смерти
Шрифт:
– Вот и молодец, сынок. Вот и сходи.
Андрей с трудом, неуклюже, поднялся.
Господи! Все он делает как-то не так, ходит, как увалень. Что за нескладный мужик у меня получился? Нет, чтоб вроде Володьки!
Она давно уже привыкла сравнивать всех парней со старшим своим сыном, но времена, когда он был для нее эталоном, когда подобные сравнения всегда оказывались в пользу Владимира, уже прошли. Сейчас ей не хотелось бы иметь в доме второго такого же Володьку. Но признаться в этом даже самой себе она не решалась.
Андрей же и сам не знал, шел ли он к тете Лизе, повинуясь лишь настояниям матери, или по зову собственной совести. Все эти дни, с тех пор, как обнаружилась в подвале страшная находка, у него все плыло перед глазами, он почти ничего не соображал.
Дверь в квартиру, где когда-то жила его одноклассница, была приоткрыта.
Зачем я пришел сюда? Не надо бы мне этого делать – малодушно запротестовало в нем что-то, едва он взялся за ручку двери. Но все же, собравшись с духом, он постучал и переступил порог.
В этих комнатах ничего не изменилось, разве что окна были занавешены плотными шторами, отчего стены и вся обстановка казались призрачными, ненастоящими. В воздухе стоял невыветриваемый запах сердечных капель.
Андрей сделал несколько шагов и остановился. Глаза не успели привыкнуть к полутьме, царившей в комнате, он пребывал с минуту в нерешительности и вдруг, по едва ощутимому слабому движению, понял, что совсем рядом, прислонившись к стене, стоит женщина. Но он продолжал молчать, не в силах произнести ни слова. Да и что можно сказать матери, горе которой несравнимо ни с чем? Так и стояли они друг против друга в полном молчании. Наконец, Елизавета Вильямовна грустно и очень тихо спросила:
– Что, Андрюша, хоронить будем нашу девочку?
– Теть Лиз, – выдавил из себя Андрей, с трудом сглотнув комок в горле, – может, это все-таки не Сабина?
Женщина печально покачала головой:
– Сабинка это, Андрюша, Сабинка. Я ее по платью узнала. Да и кому ж еще быть-то? Сам ведь знаешь – пять лет от нее ни слуху, ни духу… Ты ведь в одном классе с ней учился?
– Да, – кивнул Андрей и с неожиданной для самого себя горячностью вдруг выпалил: – И одну ее любил!
Его, такое отчаянное и запоздалое, признание доконало женщину. Она охнула, покачнулась, оперлась на Андрея и слезы, до сих пор сдерживаемые, потоком хлынули из ее глаз.
– Теть Лиз, – решился заговорить Андрей, поддерживая ее одной рукой, – может, вам нужно чего? В магазин сходить, или в аптеку. Вы только скажите,
– Спасибо тебе, сынок,– всхлипнула Елизавета Вильямовна, отстраняясь. – Ты за меня не переживай, я ничего, я… Я скоро к Сабиночке пойду, к доченьке моей… Вот похороню мою девочку, хоть могилка у нее теперь будет, будет, куда цветочки принести. А там и сама, Бог даст, лягу с нею рядышком. Не для чего мне на этом свете задерживаться. А ты, – она ласково, утешительно взглянула на него, – ты живи, Андрюша… Не печалься ты со мной, не изводи себя. Мое это горе. А ты молодой совсем, тебе еще жить и жить. Ты иди, иди, мой свет.
Уйти, конечно, хотелось. Даже не уйти – убежать со всех ног от этого отчаянного, безысходного горя, от смертной этой тоски – на улицу, к свету, к жизни! Тете Лизе уже все равно ничем не помочь, дочь никто ей не вернет…
«Да что это я! – одернул сам себя Андрей. – Что же я живого человека-то хороню?»
– Вы, теть Лиз, если что… если надо будет помочь… – пробормотал он.
– Конечно, Андрюша, конечно, я тебя попрошу, – отозвалась женщина. – Ты не волнуйся.
«Не волнуйся»! Такая беда у человека, а она еще меня утешает!
Совсем смутившись и уже не зная, что еще сказать, Андрей, ссутулившись, побрел к выходу. Уже переступив порог, он решился произнести самое важное, то, для чего он, как с необычайной ясностью вдруг открылось ему, и приходил сюда. Обернулся.
– Я найду того, кто виноват в смерти Сабины. Найду и убью. Обещаю.
Эти слова словно сняли камень с его души. Ему вдруг сразу стало легче, будто он и впрямь запросто мог узнать, кто лишил жизни его одноклассницу. Словно обещание, данное ее матери, придавало смысл всей его дальнейшей жизни…
Но Елизавета Вильямовна отозвалась на его слова совсем не так, как он ожидал.
– Не надо, Андрюша, – совсем тихо, слабым голосом сказала она. – Хватит нам и одной смерти. Не бери грех на душу. Бог накажет. Бог, ты знаешь, никакой грех, тем более такой тяжкий, не оставляет безнаказанным. Не надо… – все так же тихо повторила женщина.
«Бог накажет… А где же он был, этот Бог, тогда, когда убивали Сабину? Почему не защитил ее, если он такой справедливый?» – в отчаянии спрашивал себя Андрей и не мог найти ответа.
А Елизавета Вильямовна, нисколько не заботясь о том, чтобы закрыть входную дверь, вновь отступила в темный полумрак комнаты, слилась с ним. В руках она теребила лоскуток ткани, поднятый из страшной коробки с останками – он еще хранил на себе рисунок последнего весеннего платья Сабины.
Она, как бывает часто с людьми, потерявшими близких, во всем винила себя. Не уберегла, не досмотрела, не спасла… Праведно прожив все свои годы, ни разу не поступившись своей совестью, она и теперь, в этот черный час, никого, кроме себя, не обвиняла, неустанно спрашивая себя: а все ли я сделала, чтобы предотвратить беду? А была ли я хорошей матерью? А разве могло бы такое случиться, если бы я была рядом? И так, день изо дня, она казнила себя и только себя, не сетуя и не ропща ни на Бога, пославшего такое тяжкое испытание, ни на людей, преступивших закон Божий и человеческий.
Господи!
Только и подумал Андрей, тихо затворяя дверь.
Глава девятая
А на лестнице было светлым-светло. Солнце настырно пробивалось сквозь мутные, давно не мытые стекла лестничных окон, сияющими потоками лилось через щели в рассохшихся деревянных рамах, стелило свои лучи под ноги Андрею, словно приглашая сойти по ним, как по ступеням, чтобы скорее окунуться в теплый уличный воздух, наполненный звуками стучавших по асфальту каблучков, веселыми голосами, шумом машин, щебетом птиц, детским смехом…