Далекие твердыни
Шрифт:
— А демоны? — говорит Маи. — Демонов не боишься? Тех, о которых в Легендариуме написано?
Мужик перегрызает суровую нитку, мимолетом вскидывая на молодого офицера насмешливый взгляд.
— Рескидди их не боялись, гоняли их в хвост и гриву, — рассудительно отвечает он. — О том и в Легендаре писано. Что ж мы, государевы воины, плоше баб белобрысых? Пускай хоть демоны валят — переможем!
Маи говорит что-то еще, шутит и сам смеется. Он взбудоражен предстоящим путешествием, война кажется ему приключением, он упивается собственной молодостью и силой. Заклятия, которыми расписано его лицо, пульсируют и светятся — такие огромные силы магии даны ему от природы. Маи притягивает, завораживает
Стоя рядом с веселым Ундори, такой же сильный и молодой, с Солнцеликим на бедре, лейтенант Хараи чувствует себя совершенно счастливым.
И думает, что когда-нибудь сойдет с ума.
На Древнем Юге, в Рескидде и других городах Ожерелья Песков, никто не следил за чужими спальнями: всякий мог делать то, что хотел, пока от этого не было вреда другим. На Юном Юге, в Хоране, уличенных в мужеложестве и трибадизме насмерть забивали кнутом. Врачи великого королевства Аллендор полагали, что неестественно проявленная чувственность представляет собой прискорбную болезнь; болезнь лечили, и, говорят, успешно. Уарра вместе с арсеитством приняла и культуру Древнего Юга; но как экстатические прозрения утонченных южан неуместны в северном мраке, так не способна разумная свобода, выкованная тысячелетиями просвещения, прижиться в молодой алчной империи.
Нет, среди образованных людей, в свете, никому не пришло бы в голову осуждать непохожие вкусы. Их просто находили смешными — смешными и неловкими, наподобие лопоухости или косолапой походки. Человек может быть умен и прекрасен, но если он косолапит, ему лучше не танцевать, да и торчащие уши стоит спрятать под волосами…
Рэндо было семнадцать лет, когда он сам вынес себе приговор и назначил меру пресечения. Тогда он казался себе спокойным, как лед, и сурово-рассудительным, но в действительности сгорал заживо в огне самоуничижения и отчаяния. Возможно, будь нравы иными, ему было бы легче; подросток может смириться с недугом или объявить миру войну, решившись на преступление, но принять себя смешным — это мало кому под силу.
Нет, над курсантом Хараи никто не смеялся. У курсанта Хараи были тяжелые кулаки и отличные оценки по боевой магии, к тому же он обладал ясным умом и вовремя научился скрывать то, что хотел скрывать. Но в придачу к этим полезным дарам ему были даны природой слишком богатая фантазия и слишком чувствительное сердце, а с ними — неизбежность страдания.
Он заглядывался на Маи еще ребенком, ничего не зная о мире чувственности, да и не было никакого плотского пыла в его тогдашнем восторге — курсант Ундори, друг и товарищ, самый смелый, самый веселый, самый красивый, Лучший-Из-Нас… Рэндо легко было обманывать себя и потом, когда тело уже пробудилось. Первые эротические фантазии были неоформленными, да и не могла прямая, острая, животная потребность плоти связаться в его сознании с тем оглушающим восторгом, мучительным благоговением, которое он испытывал перед Маи.
Черное открытие Рэндо сделал в самых удачных обстоятельствах, которые только могли сложиться; оно осталось незамеченным окружающими и никак не скомпрометировало его. Все, что могли сказать ему другие, он сказал себе сам — этого оказалось достаточно.
…Курсант Ундори всегда был коноводом по части запрещенных развлечений. Дворяне-арсеиты и так-то не держали своих детей в черном теле, а Военно-магическая академия не была местом палочной муштры. Выступления знаменитых проповедниц, публичные лекции и концерты, театры и парки — в Тысячебашенном хватало мест, где юноша и девушка могли весело провести время и встретить друг друга. Но Маи дозволенное веселье казалось скучным,
Рэндо пошел бы за ним даже прыгать с крыши. Когда Маи изложил полудюжине приятелей идею посетить дорогой бордель, ему в голову не пришло отказываться.
И там, среди розового шелка и красного бархата, полупьяный, растерянный, он со странным чувством смотрел, как Маи обнимает проститутку — хрупкую, очень хорошенькую и очень похожую на барышню из хорошего рода. Он держал ее на коленях, а она гладила тонкими пальчиками его лицо — брови вразлет, словно чаячьи крылья, впалые щеки, чувственные губы, контур которых выдавал врожденную жестокость. Потом шлюха взяла кисть и стала рисовать на лице Маи знаки, разжигающие похоть. Вместо краски она пользовалась черной алензой — изысканным южным вином.
Рэндо все время пытался отвести взгляд и выбрать девицу для себя — полураздетые, они сновали по довольно большому залу, пили и теребили струны двух арф, требуя, наконец, начать танцы. Кто-то из товарищей уже удалился наверх, кто-то все еще пил здесь, тиская потаскушек… Хараи смотрел на хорошенькую, ту, что сидела на коленях у Маи. Она была, наверно, внебрачной дочерью дворянина. Очень похожа на дворянку…
Маи заметил его взгляд. Неожиданно он подмигнул Рэндо и поманил его. Тот, не отдавая себе отчета в том, что делает, послушно подошел.
— А, — сказал Маи, пьяно улыбаясь; глаза его липко блестели от близости женщины и от эротических заклятий, — Рэндо… что, тоже Улава нравится?
Девица захихикала, благосклонно глянув на Рэндо, и изобразила смущение.
— Госпожа Улава просто цветок, — сказал он.
Золотые глаза Маи были одуряюще яркими.
— Как друзья делят женщину? — глубокомысленно сказал он. — А вот… по-дружески! Госпожа Улава, дозволите ли друзьям остаться друзьями, и не сходиться на дуэли ради вашей несравненной красоты?
Девица разрумянилась, вульгарно играя плечами; в ней больше не было ничего от дворянки. Рэндо стало почти противно.
— Примирять мужчин есть высокая обязанность женщины! — сказала шлюха. Хараи подумал, что она не очень глупа. От сердца отлегло.
Маи снова подмигнул.
— Рэндо… вместе?
И они действительно поднялись в комнаты вместе.
Прежде Хараи пробовал плотскую любовь один раз, тоже с проституткой, но был тогда так пьян, что даже не помнил, получилось у него что-нибудь или нет. На сей раз Рэндо не ударил в грязь лицом. Его мужской орган стоял непреклонно, твердый, налившийся кровью, размерами он был под стать всему его большому крепкому телу; кажется, широкие плечи и бугрящаяся мускулами грудь Рэндо показались девице Улаве привлекательней, чем сухопарые бледные стати Маи. Во всяком случае, старания к ласкам она прилагала больше.
Они кончили по два раза, использовав рот и зад девицы. Маи в изысканных выражениях поблагодарил ее, и, в общем, поход был признан успешным, а бордель — заслуживающим высокой оценки благородных господ. Рэндо согласно смеялся и поддакивал, чувствуя себя все еще пьяным. Мысли ходили медленно, точно в какой-то воде.
Той же ночью ему снился сон.
Они с Маи были в той же комнате дорогого борделя, но без всяких девиц; и Маи обнимал его, улыбаясь пьяной, липкой, развратной улыбкой, и прижимался всем своим бледным худым телом, так что поднявшиеся их члены терлись друг о друга. Рэндо не знал, что можно делать еще, и во сне тоже этого не увидел. Для того чтобы излить семя, ему оказалось достаточно иллюзорных объятий и жесткого, надменного, насмешливого рта, приоткрывшегося рядом с его губами.