Далеко от неба
Шрифт:
– Чего её запирать? – раздался за спиной насмешливый голос. – Одна в ей пустота в настоящее время. Свечки – и той не сыскать.
Отец Андрей оглянулся. С кучи бревен неподалеку от крыльца поднялся высокий нескладный мужик в старом офицерском кителе с одним капитанским погоном на правом плече.
– Вы ко мне или просто любопытствуете? – улыбнулся отец Андрей несуразному виду посетителя.
– В этом сооружении тоже участие принимал, – похвастался мужик, поднимая голову к кресту, венчавшему купол церкви. – Крест коллективно водружал. Вроде не скособочили. Одобряете?
– Вполне.
– Тогда
Отец Андрей перекрестился.
– Теперь крестись, не крестись, назад не воротишь. А внимание оказать все равно требуется.
– Отпеть хотите?
– А хрен её знает? Извиняюсь, конечно, за неприличное выражение. На эту тему у нас с ней никогда даже разговоров не было. А что неверующая – это точно. Загнет другой раз и в Бога, и в мать, и во все остальные части, веришь-нет – даже мне не по себе станет. Особо, если с похмела. Правду говорю. Такая матершинница… Я на месте Бога, если он, конечно, в наличии, близко бы её до себя не допустил. Да и он ей, если хорошенько сообразить, без особой надобности. Теперь вот некоторые снова задумываться стали насчет религии. Лично так считаю – если Бога нет, живи, не живи – полная бессмысленность получается. Так, нет?
– Так.
– Значит, согласный?
– Если неверующая, то отпевание не положено.
– Ей, конечно, твое отпевание до лампочки. А я вот чего делать должон? Ежели по совести?
– Помолитесь за упокой души новопреставленной… Как звали покойницу?
– Звали-то? Звали, конечно. Может, проявите какое ни на есть сочувствие? Дохромаем до моего места жительства, помянем покойницу, чтобы ей на том свете не шибко скучно было. Хромать, понятное дело, я буду, поскольку рысь пятку наскрозь прокусила. Дикая животина – никакого соображения. Много я теперь, колченогий, наохочусь? Во! – Мужик сунул под нос отцу Андрею фигу. – Потому и баба со мной жить отказалась. Без интересу ей с хромодырым маяться. Собрала свои бабьи причиндалы – и на прииск поварихой. А преждевременный инвалид живи как желаешь. Как, по-вашему, по-божественному – правильно это, нет?
– Так она у вас на прииске померла?
– Она-то? Не-е. Чего ей сделается? Поперек себя здоровее. Это другая померла. Я и звать-то её как, не всегда помню. Болела-то всего ничего. Ты, говорю, Петровна, не сомневайся, похороню, как родную. Поминки само собою, а если еще сам гражданин священник слово какое напутственное произнесет, тогда моя прежняя вовсе от зависти назад прибежит.
– Значит, померла ваша сожительница?
– Ну. Мне, говорит, чем с тобой сожительствовать, легче помереть. Вот и померла, дура. Тут всего и делов – до лесопилки, улица Шестнадцатого партсъезда, дом четыре. На мотоцикле – раз чихнуть.
– Это ваш мотоцикл? – Отец Андрей посмотрел на стоявший посреди двора старенький мотоцикл с коляской.
– Ну. Привел. Сам на ём не могу по причине неспособности к легкой технике. Пассажиром – с полным удовольствием. Дорогу буду показывать и все остальное.
– Что «остальное»?
– Так в магазин. На сухую ложку и муха не сядет.
– Какая Таисья?
– Так покойница, я тебе который раз объясняю.
– А говорите – «скажет».
– Ну. С того свету. Вот если честно, имеется тот свет, нет?
– Смотря что иметь в виду под тем светом.
– Да хоть что. Если имеется, смотри, какой интересный расклад получается. Я, к примеру, тут помираю, а там объявляюсь живой и здоровый. И хромать не буду. Так?
– Ладно, поехали.
– Куда?
– К вам.
– Сейчас?
– Конечно.
– Ёкэлэмэнэ! А я с Кандеем поспорил – не поедете. На два «ландыша».
– Что вы имеете в виду?
– Парфюмерию. «Ландыш серебристый», два бутылька. Он же, гад, теперь с меня, с живого, не слезет.
Отец Андрей тем временем подошел к мотоциклу и, не очень уверенно утвердившись на покосившемся седле, завел видавшую виды машину. Треск мотора заглушил слова продолжавшего что-то объяснять, но почему-то не подходившего ближе посетителя. Отец Андрей сделал круг по двору и подъехал вплотную к попятившемуся мужику.
– Садитесь.
– Во, мать твою… – пробормотал тот и с явной неохотой стал усаживаться в коляску.
– К лесопилке?
– Ну…
Отец Андрей сделал еще один круг и довольно уверенно направил мотоцикл к воротам. Но на выезде из ворот пришлось резко остановиться. На дороге, преграждая путь, стояла Аграфена Иннокентьевна. Она что-то сказала, но из-за треска старой, без глушителя, машины ни отец Андрей, ни его пассажир не расслышали ни слова. Тогда Аграфена Иннокентьевна подошла ближе и большой продуктовой сумкой что было сил огрела по сутулой спине съежившегося в испуге «вдовца». Отец Андрей заглушил мотоцикл и только тогда услышал последние слова Аграфены, которыми она сопроводила свою неожиданную экзекуцию:
– …прокут недоделанный. Стыда вовсе не осталось. Ты глянь, в какое место пришел, глянь! Нет, прощенья просить за все свои непотребства, пользуешься, что батюшка не огляделся, каким образом мы тут проживаем.
– Чего я сделал-то, чего?! – неожиданно закричал мужик, на всякий случай прикрываясь согнутой рукой от возможных повторных ударов. Товарищ священнослужитель сам предложил: «Поехали, ознакомимся с твоими обстоятельствами». Полностью его инициатива.
– Сожительница у него умерла, – растерянно сказал отец Андрей, слезая с мотоцикла. – Попросил помолиться над усопшей.
– Да кто с ним, паразитом вонючим, жить будет? От одного запаху его деколонного собаки нюх теряют. Какая б баба ни была, ей легше во всю жизнь мужика в глаза не видать, чем с таким огрызком в койку ложиться. Небось рассказывал, как рысь голыми руками изловил?
– А кто ногу изувечил? Кто? Не рысь, да? – не сдавался мужик, по-прежнему прикрываясь рукой.
– В капкан у Наськи Конышевой в погребе попал. Думаешь, не знает никто? Та бражку завела, а этот разузнал каким-то способом, полез. Наське тоже палец в рот не клади – волчий капкан настропалила. На своего мужика рассчитывала, так этот опередил.