Дальневосточный тупик: русская военная эмиграция в Китае (1920 – конец 1940-ых годов)
Шрифт:
Таким образом, в середине 1924 г. основные белоповстанческие центры на советской территории были разгромлены, большинство их руководителей либо погибли, либо были захвачены советскими органами, либо арестованы китайскими властями по возвращению на территорию Маньчжурии. Большая часть партизанских отрядов распалась или сильно сократилась в своей численности, промышляя теперь в основном контрабандой или грабежом приграничных территорий. Многие вчерашние партизаны были вынуждены сосредоточить свое внимание на поисках постоянной работы.
Возвращаясь к проблеме социальной адаптации представителей русской военной эмиграции в Китае, мы должны отметить, что важную роль в процессе первичной адаптации военных эмигрантов сыграли ситуация, характерная для территории размещения, наличие русских и европейских колоний и соответствующей инфраструктуры, самоорганизация военных беженцев, помощь со стороны государственных и общественных
Материальное положение большинства русских военных, оказавшихся на территории Китая, было очень непростым. Отсутствовали денежные средства, у многих не было гражданской профессии и необходимых в условиях Китая квалификации и знаний, в сфере неквалифицированного труда наблюдалась острая конкуренция с дешевой китайской рабочей силой. К тому же сильное давление на психологическое состояние беженца оказывала чужая культурная среда и неопределенность настоящего положения163.
Конечно, среди офицеров был небольшой процент тех, кто сумел стать обладателем крупных сумм денег, чаще всего не вполне законным способом. Как отмечал в своем дневнике в марте 1920 г. полковник И.С. Ильин, «все больше съезжается авантюристов белого движения. Харбин кишит ими, золото Семеновское и Колчаковское течет рекой. Одни, продав свои романовские и сибирские, спешат уехать, другие, хорошо хапнувшие, уже уехали, третьи открывают какие-то предприятия, пускаются в какие-то дела… Кафэ, рестораны, кабарэ растут как грибы и все полны и все делают блестящие дела…» [ГАРФ, ф. Р-6599, оп. 1, д. 8, л. 16]. Однако эта волна быстро схлынула. Мало кто из имевших большие деньги сумел заложить прочные основы своего будущего безбедного существования за границей.
Бывшая полоса отчуждения КВЖД и прежде всего Харбин, где проживало большое количество бывших российских подданных, существовала русская экономическая и социально-культурная инфраструктура, потенциально являлась наиболее привлекательным регионом для расселения военных беженцев. Однако неудачи Белого движения и большевистская пропаганда, активно проникавшая в Северную Маньчжурию, настроили против беженцев, особенно военных, значительную часть русских старожилов полосы отчуждения. Профсоюзы, действовавшие на КВЖД, были откровенно враждебно настроены против старой администрации и белых, и способствовали падению генерала Хорвата.
Среди военных беженцев, эвакуировавшихся в полосу отчуждения КВЖД в 1920–1922 гг., в наиболее благоприятном положении оказались те, кто прибыл в Маньчжурию в начале двадцатого года, на излете «правления» генерала Хорвата. Часть из них, по крайней мере, сумели найти работу. В более тяжелой ситуации оказались военнослужащие, очутившиеся в полосе отчуждения в конце 1922-го – 1923-м годах. В это время местные русские работодатели, кто из-за опасения прихода красных на КВЖД, кто в ожидании их прихода, отказывались иметь какие-либо дела с «белобандитами» [HIA. Moravskii Papers, box 13, f. 41]. Хорошей иллюстрацией здесь могут служить воспоминания штабс-капитана А.Ю. Романовского, оказавшегося с семьей в конце 1922 г. в Цицикаре. Устроившись в качестве поденного рабочего по борьбе с сыпучими песками на местном железнодорожном участке, он отработал только полдня. Участковый комитет из железнодорожных рабочих, узнав, что Романовский бывший офицер, выступил против его пребывания в бригаде и заведующий работами был вынужден его уволить [Мелихов, 2003, с. 288].
Особенно тяжело было тем военным, которые имели семьи. Дневник полковника Ильина, прибывшего в Маньчжурию в начале 1920-го г. с женой и двумя маленькими дочерьми, показывает, что первые два – три года их эмигрантской жизни в Харбине были наполнены для Ильина постоянными поисками источников заработка, что отодвигало остальные дела на задний план.
В городах Северного Китая и Шанхае, с их незначительным русским присутствием, ситуация для бывших военных была еще сложнее. Здесь для русских беженцев не было ни работы, ни мест для размещения. Также как в полосе отчуждения военные, главным образом офицеры, прибывшие в Шанхай в 1920 г. были встречены местными русскими, в том числе и российскими официальными представителями, с большим раздражением. Как пишет в своих воспоминаниях один из основателей Союза военнослужащих в Шанхае поручик П.М. Черкез164, «“настоящие русские резиденты” Шанхая относились с раздражением к представителям белой идеи, которые “военными авантюрами” мешали наладить торговые отношения с Россией, без коих, большинство местных резидентов лишались главного источника своего материального благополучия… Герои вчерашнего дня, офицеры, сегодня именовались фанатиками, или бездельниками и грабителями». Даже помощник Российского военного агента в Шанхае полковник К.А. Кременецкий, отказывая многочисленным просителям в материальной помощи (он, по-видимому, и не располагал значительными суммами), заявлял, что готов выдать деньги только на билет в Россию при условии, что
Невероятных усилий стоило бывшим консульским представителям России в Шанхае добиться разрешения на высадку части людей, прибывших в город в составе флотилии адмирала Старка в конце 1922 г., а прибывшие летом – осенью 1923 г. в Шанхай из Гензана группы генералов Лебедева и Глебова даже не получили разрешения администрации иностранных концессий высадиться на берег. Впрочем, большая часть ответственности за случившееся лежала на командовании групп, отказавшихся интернироваться.
Не менее тяжелое положение сложилось для русских военных, оставшихся на территории Синьцзяна. Найти работу в экономически слаборазвитых районах провинции было крайне сложно. Местные власти и население смотрели на русских военных с опаской и неприязнью. С 1921 г. ситуация стала несколько улучшаться, в крупных городах Синьцзяна появились отделения иностранных фирм. В Кульдже генерал-губернатором Ян Цзэнсинем был открыт кожевенный завод, давший работу 40 человекам, и другие предприятия [АВПРФ, ф. 0100, оп. 10, п. 131, д. 92, л. 44]. В 1923 г. эмигранты получили право свободного перемещения в пределах Синьцзяна, что улучшило положение с поиском работы.
Структур, которые могли бы оказывать помощь военным и гражданским беженцам на первых порах их пребывания в Китае, существовало крайне недостаточно, а их материальные возможности были невелики. Например, известна единственная китайская организация, действовавшая в Харбине и оказывавшая помощь русским беженцам, – Китайский комитет помощи бедному русскому населению. Одним из адресатов его помощи являлся приют-училище «Русский дом». Китайский комитет действовал до 1927 г. Кроме того, в Харбине работало Иностранное общество помощи русским (председатель – Маркони), содержавшее с 1924 г. бесплатную столовую для бедных, которая обслуживала до двухсот нуждающихся в день с октября по май [Русское слово, 1926, 20 окт.].
Некоторые средства выделялись на содержание инвалидов. Еще в 1919 г. в Харбине по инициативе жены генерала Хорвата Камиллы Альбертовны было организовано Дальневосточное общество помощи инвалидам, имевшее свой приют. При приюте работали несколько мастерских и амбулатория. На заимке за Сунгари Общество содержало свой птичник, огород, скотоводческое хозяйство; на ст. Яблоня имелась пасека. Всеми делами Общества ведал комитет избираемый на общем собрании. Первым председателем комитета являлся генерал Плешков. Переход КВЖД в руки китайской администрации в 1920 г. и отъезд семьи Хорватов в Пекин заметно ухудшили положение Общества, которое в октябре 1920 г. было вынуждено обратиться за материальной помощью к Харбинскому Городскому совету [Заря, 1920, 9 окт.]. Городской совет выдал Обществу субсидию в 300 золотых руб. и, по-видимому, постепенно ситуация выправилась. По крайней мере известно, что в начале 1922 г. приют инвалидов, который первоначально был рассчитан на 10 человек, содержал более ста искалеченных офицеров и солдат, хотя и при весьма скромном обеспечении. При приюте действовали четыре мелочные лавки, две пасеки, сапожная, столярная и портняжная мастерские, где цены были ниже городских [Там же, 1922, 3 янв.]. В 1926 г. в приюте Общества проживали около 70 инвалидов. Семейные инвалиды, жившие на стороне, получали т. н. кормовые деньги. Для увеличения доходов Общество выстроило небольшой доходный дом, при котором существовали две мелочные лавки и огород. При приюте инвалидов была организована библиотека-читальня, работали курсы по бухгалтерскому делу, пчеловодству и английскому языку [Русское слово, 1926, 22 мая]. В 1923–1925 гг. Союз инвалидов существовал в Чанчуне при местном Дамском благотворительном кружке.
В феврале 1923 г. в Харбине был учрежден Комитет помощи русским беженцам (ХКПРБ). Будучи через год легализован китайскими властями ОРВП, Беженский комитет вскоре превратился в крупнейшую русскую организацию, оказывавшую всестороннюю помощь эмигрантам165. С момента учреждения организации большую роль в работе комитета играли русские офицеры. Так, в состав первого Правления комитета вошли Генерального штаба генерал-майор Д.Н. Сальников и штабс-капитан И.М. Хазов-Полонский, который к тому же являлся одним из членов-учредителей организации [ГАХК, ф. Р-1128, оп. 1, д. 2, л. 60 об]. Комитет предоставлял всем русским беженцам возможность получить право на жительство в ОРВП, вел регистрацию и выдавал справки, способствовал устройству на работу. Велась организация медицинской помощи, нуждающиеся получали продукты питания, одежду, денежные пособия. В то же время численный состав ХКПРБ был крайне малочисленным, всего 60–70 человек до конца 1920-х гг., а финансовые возможности очень скромными. В 1923–1926 гг. ежегодный денежный приход комитета составлял всего 1,5–1,7 тыс. китайских долл. [Лазарева, 2013, с. 12].