Дальней дороги
Шрифт:
Если бы она сама захотела этого - насколько легче бы стало мне. Но Елена приехала вовсе не за этим, я толком даже не знаю - зачем. Я, конечно, смогу убедить, я умею убеждать, когда дело касается работы, а передумать у нее просто не останется времени, но это удастся мне лишь в том'случае, если сам я буду убежден до конца.
А я не уверен. Еще и вот почему: впоследствии она не сможет не понять, в каком долгу она у меня за то, что ее ребенок избежит ее судьбы. Будет чувствовать себя должником; другая - нет, но она, с ее безжалостностью к себе, будет. А ты представляешь себе, что такое - чувствовать себя обязанной человеку, которого не любишь, но который любит тебя? Есть разные способы, Маркус, отдавать долги, и среди них такие, которых я боюсь, и - хочу.
Ты всегда был мудрецом, Маркус, что же ты скажешь?
Волгин закрыл глаза, вглядываясь, и Маркус возник перед его внутренним взглядом - такой же маленький, взъерошенный и сердитый, каким был перед своим последним выходом из головного форта экспедиции. "Ты все такой же путаник, - беззвучно прохрипел он, - годы тебя не исправили. К чему этот субъективизм? Делай свое дело, как ты выполнял бы задачу, будучи врачом. И заранее откажись от гонорара, это умели и раньше. А через год или три у тебя будет уже целая куча таких детей, и ты начнешь понемногу забывать, кто из них был первым, тем более, что Лена не станет мозолить тебе глаза и совесть".
Так-то так, Маркус. Но первого не забыть, да и кроме того, несколько лет придется держать его под наблюдением: только после этого можно станет работать с другими.
"Понимаю. Но - пусть так. Тем чаще ты будешь видеть Лену. Не об этом ли ты мечтал? А дальше... Кто знает, что будет дальше, где пройдет рубеж, за которым кончится признательность и начнется нечто другое? Но по этому поводу тебе лучше было бы обратиться к Бухори, не правда ли?".
Конечно, Маркус, я понимаю. Значит, ты думаешь, не стоит волновать себя такими рассуждениями? Но ведь совесть, Маркус, никогда не беспокоит зря. В чем же было дело?
"Я думаю, в том, что сегодня ты почувствовал, что не очень-то она удовлетворена жизнью. А ты - да, ты - удовлетворен, хотя Лены и не было у тебя. Ты ведь обладаешь способностью заменять одно другим - ты работал. И тебя смущает теперь, что ты станешь еще счастливее за ее счет: ведь именно она тебе поможет в этом. Ты станешь счастливее, и будто бы отнимешь что-то у нее.у которой и без того мало. Но эточепуха, прости меня, друг мой. Самая настоящая чепуха. Счастье не подчиняется четырем правилам арифметики; разделенное на две или на сколько угодно частей, оно не становится меньше, наоборот - количество его в мире увеличивается. Поэтому не бойся делиться счастьем, но и не отказывайся, если его предлагают тебе другие. Они не станут от этого беднее, понятно тебе, липовый мыслитель Волгин? Получилось так, что твое счастье зависит от Елены - и в одном, и в другом аспекте. Так возьми то, что тебе дают, не отказывайся лишь потому, что тебе не дано остального. Вот, по-моему, причина твоих колебаний, милый Волгин, если, разумеется, ты твердо уверен во всем остальном".
О да, в остальном я уверен. Волнуюсь, конечно, но уверен.
"Тогда лети домой и отдохни, пока Витька устраивает Елену у твоих психофизиков. Успокойся, приведи себя в порядок. А завтра - начинай. Тебе не пройти мимо этого эксперимента. Иного пути нет. Так делай, Волгин, свой шаг через порог. Делай, разведчик!".
Спасибо тебе, Маркус. Спасибо, и дэ-дэ: дальней дороги.
"Моя дорога, Волгин, давно уже вся. Дэ-дэ тебе. Тебе дальней дороги, доброй дороги. Будь счастлив...".
По телу забегали странные, приятные мурашки, пылинки на бенитовом покрытии поля начали едва слышно потрескивать. Волгин поднял голову, потер лоб. Шла очередная уборка; плывшая над полем сетка на квадратной раме наводила на пылинки заряд, а следовавший за нею медленно вращавшийся шар притягивал их. Значит, шесть часов. Поздновато. Но время не потеряно зря. Маркус помог мне. Я решился.
Друзья помогают даже тогда, когда их больше нет. Жаль, что я не увиделся сегодня с тем, кто заходил ко мне. Наверняка это был кто-то из бывших разведчиков. Только никак не припомню, из какого экипажа. Да это и неважно. Посидели бы, как следует, и вместе вспомнили бы Маркуса, Бухори и еще многих.
Но с ним мы еще увидимся. А сейчас - пора. У нас, дальних разведчиков, всегда много дел. Жаль, что мы никогда не успеваем сделать их все, до конца...
Медленно, нащупывая каждую позицию, Волгин поставил переключатель на поясе в нужное положение. Микродвигатель закряхтел: нелегко все-таки оторвать от земли такую тушу, как Волгин, даже если ее более не отягощают сомнения.
...На уровне двадцать седьмого этажа, подлетая к институту, Волгин увидел Витьку. Лаборант летел со стороны корпуса психофизиков. Значит, с Леной все в порядке.
На кого это он похож?
Волгин наморщил лоб. Витькины брови были сведены к переносице, пронзительный взгляд устремлен вперед, кисти рук совершали какие-то непонятные движения. Изображает пианиста? Нет, не то... Проигрывает завтрашние действия на пульте? Тоже нет. Да и за пультом работать не ему. Что же это за упражнения такие?
Волгин замедлил скорость.
А не похоже ли это... а не так ли работали перед посадкой пилоты Дальней? Им приходилось подчас на одной интуиции садиться прямо в черт знает что, задавая немало работы всей автоматике, - но при этом дел оставалось достаточно и на их долю.
Витька изображает дальнего разведчика? Он, который и летает-то редко? Парень, чье любимое занятие в свободное время - бродить по лесу или залечь, после утомительной прогулки, в траву и наслаждаться запахами Земли? Ха. И еще раз - ха.
Но пусть изображает.
А кто ему рассказывал о Дальней? Я? Наверное. А может, не я?
И куда он летит вообще? Не в институт. Куда-то прочь.
Летит по делам. Наверное, у него тоже есть какието свои дела. Что же тебя удивляет?
То, что он летит. Раньше он во всех случаях предпочитал лифты.
А ну его. Сейчас надо думать не об этом. Предстоит серьезный разговор.
Волгин вовремя подобрал ноги, чтобы совершить посадку на балкон по всем правилам.
10.
Кургузая машина с тихим шорохом сложила крылья. Однако седок не торопился выходить. Еще несколько минут он сидел, откинувшись на спинку кресла. Потом открыл дверцу, высунул голову и осмотрелся.
– Какая буйная природа, - сказал он негромким, приятным голосом и почти с той же интонацией, с которой этим утром убеждал волгинского лаборанта в преимуществах рамаков. Нет, я не упущу такого случая прогуляться пешком. Я никогда не простил бы себе, не воспользуйся я этой возможностью.