Дальний свет
Шрифт:
Всё начало было плыть по течению какого-то горного ручья — такого же льдисто-голубого, как глаза напротив. Феликс тряхнул головой, быстро отогнав наваждение. Он прошёл несколько требуемых шагов и, опершись руками о её стол, выпалил:
— Ты что творишь?
Лаванда невозмутимо моргнула:
— А что я творю?
— Я про Китти. Это ведь с твоей подачи её турнули с телевидения?
— Ну да, — протянула Лаванда, поглядев вопросительно и как будто немного с вызовом.
— Слушай, — Феликс несколько выпрямился, но не отступил назад. — Я понимаю, что у
Лаванда промолчала и упрямо смотрела мимо него.
— Захотела оторваться теперь? — продолжил он. — Хорошо, я понимаю. Ну так на мне и отрывайся, в чём проблема?
Лаванда нахмурила лоб и непонимающе потрясла головой:
— Причём здесь вообще ты?
17
— Да, действительно, причём здесь ты? — сказала Китти.
Феликс уставился на неё, не понимая. Она продолжила:
— У нас с госпожой Мондалевой старые счёты. Она знает, какие.
— Да какие бы ни были, — он опустился сбоку на край дивана, не поворачиваясь к Китти. — Я, кажется, всё сказал, что мог, она не стала слушать. В итоге только заявила, чтоб я убирался и что больше меня видеть не желает. Вообще.
— Об оппозиции и Нонине ей не сказал? — осведомилась Китти.
— Не успел.
— Жаль. А то бы она к тебе прислушалась и, конечно, тут же сместила бы этих нехороших людей.
В голосе проблеснула ирония. Феликс обернулся: на губах её бродила знакомая полуулыбка.
— А вместо них взяла бы, — с невинным видом продолжила Китти, — например, тебя.
— Ну прекрати, пожалуйста, — он резко встал с дивана, прошёлся по комнате.
Китти внимательно глядела, очевидно, ожидая продолжения. Феликс остановился.
— Ты не понимаешь. Я девять лет был с этими людьми, был одним из них. Агитировал, призывал… сражался на их стороне. Я… я вырастил это в себе, не взял у кого-то — вырастил сам, я жил этим, я не представлял себя вне этой борьбы, вне этой идеи. А теперь выясняется, что всё это было фальшивкой… игрой в поддавки? Нет, когда им перестали платить, они, конечно, решили попробовать по-настоящему. Ну и, что мы имеем теперь? Что крысы с пятнами одного цвета свергли крыс с пятнами другого цвета, а я им в этом помог, — Феликс вновь подошёл к окну, сжал пальцами край подоконника. — И сам я — точно такая же крыса, и всё это с начала и до конца — один большой фарс.
— Не преувеличивай, — негромко прервала Китти. — То, что кучка интриганов использовала идею в своих интересах, не дискредитирует саму идею.
Феликс обернулся на неё.
— Я потому и думал… Потому и хотел, чтоб это не закончилось вот так. Я же знаю, что там были и люди вроде меня. Если хоть какое-то из наших дел что-то значило…
— Кстати, Нонине в итоге свергли вы. А не «крысы».
— О да, — рассмеялся Феликс. — А уж госпожа Мондалева — целиком на моей совести.
Он обошёл диван, упал на него навзничь позади Китти.
— Меня повесить надо.
— По таким меркам нас всех надо повесить, — Китти не
Тикали минуты. Где-то за окном фонари приглушались в мягкой тени, и глухо рокотали на трассе машины. Зеленоватый отсвет города лился на потолок.
— Что будем делать? — спросил Феликс.
— Есть варианты?
— Всё обнародовать.
— Расклеить по стенам.
— Захватить телестанцию.
— Лучше сразу Ринордийск.
— Набрать кандидатов и перевыбрать правительство.
— Ты бы пошёл? — неожиданно поинтересовалась Китти.
— Нет, — Феликс покачал головой. — Нет, не смогу. Не хочу.
— Вот и я нет.
— А что? У тебя бы неплохо вышло.
— Нет, — всерьёз сказала она. — Сразу нет.
Феликс помолчал.
— Что теперь с работой будешь делать?
— Не думала пока. Поищу что-нибудь другое.
— Может, к нам?
— Посмотрим. Пока отдохну просто.
— То есть, получается, — Феликс встал с дивана, — с одной стороны у нас бывшие соучастники Нонине на высших постах, с другой — Лаванда, для которой нас всех и наших проблем просто не существует.
— Вот поэтому я и не говорила про компромат, — тихо сказала Китти.
(«На самом деле, мы ничего не можем. С нами кончено», — немым послесловием отозвался жёлтый комнатный воздух).
Где-то в отдалении прогудела большая машина, и вновь тишина. Лишь назойливо свистел ветер.
Феликс остановился у стола: он разглядывал конверт и фотографию. Китти смотрела в сторону, делая вид, что не замечает.
Феликс поднял фото:
— Анонимка?
Китти неохотно кивнула.
— И чего ты молчала?
— А смысл?
— Смысл… — он отложил фотографию, снова присел рядом на диван. — Ты понимаешь, что они могут перейти и к действиям? Это быстро.
— И что? — Китти пожала плечами. — Маму я уже переправила заграницу. Хотят мстить за что-то мне лично — пожалуйста.
18
Ринордийск замело снегом.
Белые дорожки протянулись по Турхмановскому парку: затихшему и безлюдному в это время года. Феликс прошёл по ним к пустым траншеям, что летом были фонтанами. Здесь, у припорошённого бортика он нередко ожидал кого-нибудь в прошлые годы, чтоб встретиться без свидетелей: зимой это место не привлекало ничьего внимания. Статуя девы и мантикоры стояла, подёрнутая дымкой изморози, как в тяжёлом дремотном забытьи.
Он задержался ненадолго, прошёл дальше — к высоким решётчатым воротам, к выходу из парка. Чёрные прутья мёрзло скрипнули, неохотно выпустили наружу — к сугробам и белым, как сугробы, домам. Позади же, на дорожках уже заметало его следы.
Это было царство молчания. Улицы узко тянулись меж извилистых и длинных зданий и, казалось, нет конца лабиринту, что сплетался совсем не так, как должен был в действительности. Феликс несколько раз пытался свернуть к Главной площади или улице Кобалевых, но каждый раз терпел неудачу: только улицы тянулись всё вдаль, и белой змейкой вилась позёмка.