Дама и лев
Шрифт:
Сент-Нуар посмотрел в глаза Озэру, единственному, чьи слова ему важно было услышать. Тот ответил без колебаний:
– Он возобновит договор. Суйер, как вы и сказали, стар. Ему тоже не захочется вернуться во времена грабежей и неуверенности в завтрашнем дне, каких бы выгод ему ни сулил набег на монастырь или похищение зерна с нашей мельницы. Ему уже не до драк. Но я не могу с уверенностью сказать, что именно он предложит. Жиль его единственный сын. Было ещё двое, но один умер во младенчестве, а другой удалился в лоно Церкви. У него нет больше прямых наследников, и я сомневаюсь, что он предложит нам кого-нибудь из более дальних родственников. Он знает цену крови, – Озэр смолк так же внезапно, как и заговорил.
– Спасибо, мой добрый Озэр. От всего сердца рад, что вы рядом со мной. Вы будто прочитали мои мысли, я полностью с вами согласен. – Сент-Нуар встал, заключил Озэра в дружеские объятия, потом обратился ко всем: – Спокойной ночи. Отец Мартен, продолжайте молиться
Взяв жену за руку, Филипп привлёк её к себе и поцеловал в губы, наслаждаясь свежестью её дыхания и юной улыбкой. Слуги быстро и умело загасили огонь в камине и оставили несколько свечей, при свете которых господа, всё ещё обнявшись, направились к кровати с соломенным матрасом, обшитым шерстью и мехами.
– А ты, дорогая, что думаешь обо всём об этом? – Филипп был по-настоящему влюблён в свою жену.
– Филипп, ты прекрасно знаешь, что мне об этом нечего сказать. Это дело сеньора Сент-Нуарского, – Жанна вздохнула, как будто ей было тяжело продолжать. – Хотя ты прав: надо добиться мира на нашей земле, и союз Суйеров с Сент-Нуарами мог бы стать первым шагом на этом пути. Жиль был славным мальчиком, но без сомнения найдутся другие кандидаты, так что можно будет сохранить договорённости. Может быть, какой-нибудь кузен. И Аэлис в конце концов станет хозяйкой замка Суйер. Не волнуйся, любимый. Давай я обниму тебя.
– Ты моё утешение, Жанна. Белые мягкие руки жены обвили его шею, и он склонил голову на её жаркое и нежное лоно.
– Любовь моя, я скажу тебе нечто, что разгладит морщины печали на твоём лице.
Муж, заинтригованный, поднял глаза.
– Няня говорит, что срок ещё очень мал, но предпочитаю, чтобы ты ни дня не оставался в неведении. У меня будет ещё один ребёнок, Филипп. Ещё один Сент-Нуар, твой отпрыск. Молю Бога, чтобы он дал нам мальчика, как ты хочешь.
Сент-Нуар вскочил, ликование переполняло его; он вмиг забыл обо всех несчастьях, о Суйере и его интригах. Ребёнок! Мальчик, продолжатель рода; хотя дочь, Аэлис, жила и здравствовала, он не был уверен, что род Сент-Нуаров не прервётся.
Жанна ласково погладила лоб мужа. Сын. И не один, если понадобится. Всё, что угодно, лишь бы наконец превратиться в единственную и неоспоримую хозяйку Сент-Нуара. Оставалось только молиться, чтобы настал день, когда заносчивая девчонка отправится в постель к любому, кто захочет её, будь это хоть сам Дьявол.
Глава вторая
Смерть Жиля не пробудила в ней никаких чувств. По правде говоря, она и в лицо его плохо помнила. Глаза у него были, кажется, миндалевидные, а перед отъездом он отрастил бородку, вероятно, чтобы слишком нежное лицо его выглядело посолиднее. Он был, без сомнения, блондин, ведь в деревянном позолоченном медальоне, первом и единственном подарке, который она получила от Жиля, хранилась одна светлая прядь. Дар оказался и последним. Думая об этом, она тоже ничего не чувствовала, однако делала то единственное, что могла делать: плакала о нём, так и не зная, любила ли его когда-нибудь. Всю ночь, с того мгновения, когда погас последний факел в замке, и до первого луча утренней зари и первого петушиного крика на птичьем дворе, она оплакивала его, орошая слезами подушку, кусая кулаки, впиваясь ногтями в нежную плоть предплечья, чтобы не закричать, чтобы не разбудить никого, она оплакивала его так, будто он был её супругом, а она – его вдовой. Хотя бы этим могла она воздать ему и его памяти за краткие дни, когда они вместе мечтали о будущем, не зная ещё, до чего оно шатко. А потом Жиль отправился воевать. Красный матерчатый крест был нашит на плече его походного плаща, он клялся искупить все грехи прежде, чем взойдет с нею на супружеское ложе.
Когда няня рано утром пришла собирать её в первое путешествие в замок Суйер – первую длительную и дальнюю отлучку из родного дома – Аэлис была уже умыта и одета: волосы заплетены в длинную косу, туника из толстой шерстяной ткани облегала фигуру, плащ покрывал плечи, ботинки были тщательно зашнурованы, в кожаную дорожную сумку уложено всё необходимое. Они обнялись. По глазам крепкой коренастой крестьянки было видно, что ей многое хочется сказать. Однако она не произнесла ни слова. Молча спустились они к конюшне, где дожидались остальные путники, Л’Аршёвек ещё клевал носом, зевал во весь рот и после каждого зевка откусывал громадный кусок хлеба, её отец и Озэр хмурились и тихо переговаривались. Оба поклонились, увидев её, а Луи помахал ей горбушкой и что-то промычал набитым ртом. Николь прищёлкнула языком в знак недовольства дурными манерами рыцаря и оставила Аэлис на попечение оруженосцев и стремянных, которые уже вели дорожную клячу-першерона для неё и destrier, боевых коней в доспехах, для мужчин. Ванблан, на котором обычно ездила Аэлис, отличный скакун южных кровей, на этот раз оставался на конюшне. Путь до Суйера был не дальний, но трудный, приходилось ехать оврагами, через поля и заросли, по разбитым древнеримским дорогам, по узким лесным тропам, перебираться через тихие прозрачные ручейки, прячущиеся в траве и незаметные, как вены задремавшего чудовища, так что кони, неожиданно попадая в них копытом, могли поскользнуться. Аэлис, вообщето, была уверена, что Ванблан и тут бы не оплошал, но не хотела подвергать его ненужному испытанию, хотя и знала, что ей будет недоставать его компании. Пережитое прошлой ночью, осталось позади. Сегодня будущее виделось ей простым и кратким: предстоял день пути, и все волнения были связаны только с предстоящим путешествием.
Когда они подъехали к воротам замка, крестьяне, тащившие на базар, который каждую среду организовывался во дворе замка, тяжёлые мешки, полные зерна, сыров и хлеба, замерли в восхищении перед величием господ, на благо которых трудились. Аэлис покраснела, сама не зная, почему, при виде чумазых физиономий с горящими любопытными глазами, при виде тел, прикрытых рубищами и грубо обработанными шкурами, небрежно подпоясанными верёвками, при виде грязных ног, плетущихся по дороге, не достойной того, чтобы на неё ступали копыта Ванблана. Кавалькада приблизилась к дощатому мосту через реку, стоявшему на каменных опорах. Стражник, огромный детина, задумчиво грыз яблоко. Увидев путников, он встрепенулся, вскочил, схватившись разом за кожаную суму, болтавшуюся у него на поясе, и за дубинку, лежавшую рядом, и уже открыл рот, чтобы затребовать пошлину за проезд по мосту с четверых всадников, но заметив герб Сент-Нуара, замер в глубоком поклоне. Филипп достал несколько провансальских денье из кошелька и кинул их стражнику. За холмами, поросшими частым лесом, в одном дне пути по старой римской дороге, известной теперь под именем пути Святого Иакова, лежала цель их поездки. Уже довольно давно слышен был только ритмичный стук копыт об изъеденные временем, покрытые глиной и поросшие травой плиты. Озэр скакал впереди, обнажив меч. Отец Аэлис ехал вторым, сама она – следом за ним, а Луи замыкал колонну.
– Ну и каков ваш приговор, сеньора?
– Не понимаю вас, Аршёвек, – Аэлис очнулась от задумчивости, едва ли не благодарная рыцарю за то, что он отвлёк её от мыслей.
– Мы миновали большую часть земель вашего отца и нашего покровителя и приближаемся к тем местам, которых вы, если не ошибаюсь, ещё не видели.
– Так что же?
– Вот и я спрашиваю: так что же? Разве вы не заметили в небе облаков необычной формы или деревьев, которых не встретишь в полях Сент-Нуара, а разве вода здесь журчит не громче? Ведь она ближе к своей конечной цели, к морю. Госпожа моя! Да ведь в этих краях даже монахи одеваются в иные цвета, чем отец Мартен… Хотя, честно сказать, небогатое облачение нашего святого отца приобрело с годами такой неопределённый буроватый оттенок, что ни обитатели Клюни, ни монахи Клерво не смогли бы с точностью определить, к тем он принадлежит или к этим.
– Вы совсем запутали меня своими словесами: они бредут такой тесной толпой и так прочно между собой скованы, что лучший нормандский кузнец был бы не в силах оторвать одно от другого, чтобы докопаться до смысла, – Аэлис одарила рыцаря самым наивным взором. – Разве не все эти славные мужи принадлежат к одной и той же Святой Церкви?
– Ах, госпожа, это в самом деле интересный вопрос. Не знаю, к одной ли Церкви они принадлежат, но, сказать по чести, никакие они не мужи, ведь послушание и молитвы занимают весь их ум и весь их… – Луи Л’Аршёвек оборвал свой монолог на полуслове и стал внимательно изучать спокойное с виду лицо своей собеседницы. Слишком сильно изогнутые, как бы с ироничным вызовом, брови, подтвердили его подозрения. Воистину, самообладанию этой девчушки можно было позавидовать. Не зря она носила имя Сент-Нуар. Он откашлялся и произнёс, не скрывая лукавства:
– Ваш падре, возможно, не понимает сам, какого цвета его облачение, но в том, как воспитывать своих подопечных, он, без сомнения, разбирается, госпожа моя.
– Знаете что, рыцарь мой? Кажется, я начинаю осознавать, в чём разница, о которой вы только что говорили. Есть нечто исключительное в этой местности: здесь все архиепископы каким-то чудом становятся воздержанными на язык.
Рыцарь от души рассмеялся и изобразил намёк на поклон. Озэр обернулся на шум, но тут же снова сосредоточился на дороге. Редко приходилось Аэлис видеть его таким угрюмым. И его, и отца. Ни один из них рта не раскрыл с тех пор, как они покинули пределы Сент-Нуара, оказавшись вне защиты его гарнизона. Повсюду было полно грабителей и разрозненных групп, отколовшихся от армий наёмников, опустошавших этот край в то время, как в недалёком прошлом король Генрих вёл ожесточённую борьбу против могущественных графов и баронов Анжу и Блуа. Теперь же, когда старый король заранее раздал наследство троим алчным сыновьям, ради умиротворения одаривая их землями и титулами, когда брачные союзы объединили бывших врагов, жизнь, казалось, вошла в мирное русло. Однако воины, брошенные своими начальниками, те, кому не было никакой выгоды в возделанных полях и богатых урожаях, и кто мог рассчитывать только на верный меч, продолжали нападать на замки своих прежних противников, унося в качестве трофеев монеты, мешки зерна и уводя пленных.