Дама и лев
Шрифт:
– Отец, – произнесла она громко и отчётливо.
Все удивлённо обернулись к ней. Луи поднял голову, как будто увидел щенка, вытворяющего на его глазах нечто забавное. Суйер поглаживал лоб и маленькие ушки пантеры. Озэр кинул быстрый взгляд на Сент-Нуара, который уверенно отозвался:
– Да, дочь.
– Нет. Я не к вам обращаюсь. Я хочу поговорить с аббатом. Мне надо кое-что сказать ему.
Аббат обернулся к ней, удивлённый. Сент-Нуар медленно поднялся с кресла. Он не понимал, что происходит, однако важнее всего было вновь овладеть положением. Суйер не произнёс ни слова, но его глаза жадно перебегали с одного лица на другое, пытаясь прочитать недосказанное по губам собеседников. Губы Аэлис не двигались, но её зелёные
– Без сомнения, мы так увлеклись своими делами, что нарушили ваш обычный распорядок молитв, и хорошо, что вы напомнили мне об этом, дочь моя. Ступайте в часовню с аббатом. Я разрешаю, – сказал Сент-Нуар. Мрачное выражение его лица не оставляло места сомнениям.
В этот момент Аэлис ещё могла отступить, но в её жилах текла та же кровь, что заставляла Филиппа навязывать всем свою волю. Она качнула головой, давая понять, что не уйдёт, и решительно вздёрнула подбородок.
– В часовню можно и не ходить. Но речь и в самом деле идёт о вопросах веры. – Она обернулась к аббату Гюгу, устремившему на неё проницательный взор. Девушка выдержала его взгляд и произнесла, пав перед ним на колени: – Я дала обет невинности, отец мой. Мне следует блюсти его, иначе я рискую спасением своей бессмертной души.
Всё, что последовало за этим, навсегда запечатлелось в памяти Аэлис хороводом бессвязных эпизодов: аббат поглядел на неё, протянул руку для поцелуя, и в его глазах она прочитала великую скорбь; Суйер разразился трескучим и неприятным смехом. Но чего она никогда не могла забыть – так это свирепой гримасы на лице отца, хватающего её железной хваткой за руку выше локтя и волокущего в спальню, которую Суйер предоставил гостям. Беспощадный, не слушая её жалоб, не удостоив её ни единым взглядом и не произнеся не слова, он захлопнул за собой дверь и швырнул её на пол. Аэлис упала рядом с деревянной лежанкой, покрытой соломенным тюфяком и замерла там, скорчившись, в молитвенной позе.
– Не объяснишь ли ты мне, что это значит? – спросил Филипп Сент-Нуарский. Он был взбешён. Дочь выставила его посмешищем перед будущим союзником и бывшим врагом. Нельзя было позволить себе роскоши казаться слабым, и тем более – уступить женщине из собственного рода.
– Говори! – приказал он.
– Мне нечего объяснять. Я решила вручить себя Господу. Я дала обет, не позволяющий мне взойти на брачное ложе ни с одним мужчиной, ибо я супруга Божья. Я так решила. Вот и всё, – сказала Аэлис, не оборачиваясь. Слова её звучали чуть слышно, но твёрдо.
– Нет, не всё: ты здесь ничего не решаешь, – гневно возразил Сент-Нуар. – Ты выйдешь замуж за Ришера Суйерского и станешь хозяйкой этих земель. Такова моя воля.
– Отец, не уговаривайте меня. Моя вера искренна и сильна. Оставьте меня!
Из окна доносились крики и хохот солдат, толпившихся без дела во дворе. Аэлис встала и подошла к отцу. Патриарх изменился в лице, увидев залитые слезами глаза дочери, и на мгновение в его взгляде мелькнула тень понимания.
– Знаю, тебе трудно. Жиль был славным мальчиком, и тебе нелегко смириться с его смертью. Но я также знаю, что ты достойная дочь своего отца и тебе по плечу стать хозяйкой Суйера. Ясно, что тебя охватывает робость при виде этого величественного замка и при мысли, что тебе придётся в нём хозяйничать, но здешние старожилы помогут тебе. Ты будешь самой уважаемой и почитаемой хозяйкой замка в округе. – Он помолчал и, не дождавшись ответа, добавил с явным облегчением, надеясь, что буря миновала: – Наш путь был долгим и утомительным, а я не позаботился о том, чтобы ты отдохнула. Слишком много переживаний за два дня, дочь моя.
– Оставьте меня, – повторила Аэлис упрямо. – Я не ваша. Я супруга Христова.
– Чёрт меня
Аэлис смотрела на него изумлённо. Отец никогда не разговаривал с ней так, будто она одна из непотребных женщин, развлекавших ночами солдатню. В тёмных глазах Сент-Нуара читалось одно только раздражение. Однако он продолжил спокойнее:
– Ты разве не видишь? Мы явно в выигрыше! Старик Суйер протянет от силы несколько лет, ты не успеешь и глазом моргнуть, как станешь вдовой и владелицей его земель. За исключением того, что достанется в наследство его сыну Готье, а я уж позабочусь, чтобы его часть оказалась поменьше. И тогда-то ты будешь вольна делать всё, что тебе заблагорассудится: хочешь – венчайся с Христом, хочешь – с самим папой. Потому что мы, Сент-Нуары станем самыми могущественными и богатыми сеньорами графства Перш. И великие владыки, ставящие на кон корону, будут просить у нас помощи в каждой войне, а мы уж постараемся не остаться внакладе.
Он поднял руку, и на пальце блеснуло фамильное кольцо с отчеканенной на серебре башней Сент-Нуара. Чуть ли не молитвенный экстаз отразился на лице патриарха. Искренняя тревога за будущее семьи двигала всеми его поступками ещё с тех пор, как он внушил себе, что дама Франсуаза, мать Аэлис, не сможет родить ему больше наследников. Продолжить род, сохранить власть, собрать воинов под свои знамёна и защитить наследие семьи. Аэлис, растроганная, едва не кинулась ему в ноги и не попросила прощения за то, что делает. Она знала, что причиняет боль, что станет источником новых страданий для отца, но всё же предпочла остаться верной тому мгновению, когда, коленопреклонённая у высокого колодца в монастырском дворе, она дала себе слово не сдаваться, не позволять, чтобы иная воля, кроме её собственной, руководила её поступками, а потому пылко возразила:
– Я не хочу быть вдовой Суйера! Я не могу выйти замуж с мыслью о скорой смерти супруга, ибо каждая ночь в его постели будет шагом к моей собственной могиле. Не делайте меня такой. Умоляю вас, отец.
– Такой? Что ты хочешь этим сказать? Разве плохо сделать тебя независимой и богатой как можно скорее? Я желаю тебе только добра. – Сент-Нуар был близок к отчаянию. Его дочь оказалась такой же упрямой, как её мать, да и как он сам.
– Единственное, чего желаю я,– уйти в монастырь. Я попрошу аббата Гюга дать мне рекомендательное письмо в какое-нибудь аббатство его ордена, – заявила Аэлис, собравшись с духом. Она вытерла слёзы и с удивлением заметила, что отец смеётся.
– Аббата Гюга! Рекомендательное письмо! – Сент-Нуар от души веселился. Наивность дочери успокоила его. Далеко не всё было потеряно: Аэлис представления не имела, какие нити двигают поступками людей, да, в конце концов, он же отец ей. Порядок должен возобладать в мире.
– Милое дитя, аббат ничего подобного не сделает, разве что ты постучишься в его ворота с мешком золота под мышкой. Потому что монахи принимают лишь тех, кто может оплатить своё пребывание в монастыре, кто деньгами, а кто – трудом. Доить коров и выращивать овощи ты ещё не научилась, и сомневаюсь, что нашему доброму Гюгу покажется полезным твоё мастерство вышивальщицы, так что придётся нести деньги. Монеты, отчеканенные в Шампани или при дворе Антипапы, лиможские бокалы или арабские кинжалы, инкрустированные драгоценными камнями, меховые покрывала или реликвии святого Бернарда… так или иначе, деньги. Деньги, которых у тебя нет, однако твой многотерпеливый отец бьётся за то, чтобы они у тебя появились, как бы ты ни сопротивлялась. Когда ты станешь богатой вдовой Суйера, все монастыри от Брюгге до Сен-Жан-д’Акр распахнут перед тобой двери. Тогда-то ты поблагодаришь меня за заботу.