Дама и лев
Шрифт:
Монах встал и, подойдя к очагу, произнёс тихим, но твёрдым голосом:
– Кровь. У нас всё сводится к крови. В сердце Жиля текла кровь Суйеров, и потому вы скорбите о его смерти. И при этом вам неведомо, был бы он вам хорошим наследником, имел бы потомство или в конце концов предпочёл бы вашей дочери молоденькую крестьянку. – Сент-Нуар приподнялся в кресле, побелев от гнева. Аббат остановил его взглядом. – Не важно. Жиль уже не в счёт. Вернёмся к вопросу о крови. Кто ещё, в ком течёт кровь Суйеров, жив? В чьих венах течёт животворный сок этого рода? У старого Суйера было трое сыновей: один умер, едва родившись, второй, Готье, постригся в монахи и теперь он – секретарь архиепископа Генриха из Бове. Честолюбивый и многообещающий клирик, но слуга Божий, связанный обетом безбрачия. Что до Жиля, – аббат перекрестился, – надеюсь, товарищи по оружию похоронили его по-христиански. Других Суйеров в наших краях нет, Филипп. Выбора не остаётся. Если, конечно, оба семейства по-прежнему желают альянса. –
– Я понимаю, – Сент-Нуар горько усмехнулся. – Вы вечно печётесь о всеобщем благе, Гюг.
– Признаться, все мы нуждаемся в этом союзе, Филипп. И вы – более, чем кто бы то ни было. Если Суйер решит изменить условия, сохранив дух договора, я буду счастлив освятить этот брак и благословить объединение ваших семей.
– Благодарю за откровенность, аббат.
– Предчувствую, что нам предстоят трудные времена, Сент-Нуар. Я буду молиться за то, чтобы у нас хватило сил выдержать испытания, которые пошлёт нам Господь на нашем пути.
– На нашем пути к миру? – Сент-Нуар сделал глоток из своего стакана. – Нет, аббат. Бог, без сомнения, на стороне кротких и блаженных.
– Воистину.
– Воистину, братья. Господь всеблагой вознаградит нас реками, текущими мёдом и молоком в бескрайних вертоградах рая для избранных, – произнёс Луи, с иронией созерцая размоченный хлеб и остатки засохшей пищи, предложенные им мирскими братьями на ужин. Хорошо хоть в глиняном кувшине было вино.
– Разум твой явно скудеет, Луи. Реки, текущие мёдом и молоком – это рай для сарацинов. Не сбивай с толку бедных монахов, – пробормотал Озэр, пережёвывая жилистый кусок мяса. – Мы-то помним, чем кончился твой предыдущий припадок красноречия.
Они сидели напротив конюшни на кучах соломы, сваленных у задней стены кухни. Аббат предоставил им место в дормитории мирских братьев, но рыцари предпочли устроиться на ночлег поближе к лошадям и – что ещё важнее – поближе к оружию. Монастырь погрузился в тишину, ещё более глубокую, чем обычно, слышно было только, как рыщут ночные хищники в поисках добычи. Неподалёку дикий кот поймал мышь и теперь удовлетворённо ворчал, с жадностью вгрызаясь в тёплое ещё мясо. Сам окружающий воздух был пропитан чувством голода.
– Ты говоришь так, будто я совершил что-то чудовищное, compaign. Что плохого, спрашиваю я себя, в дивных историях о путешествиях и приключениях? – ответил Луи, устремив взор к горизонту. – Я допускаю, что ты прав, и Кокани не существует, что Кокань 4 – выдуманное место, где сосиски растут на деревьях, а фрукты зреют на речном дне. Кстати, мне кажется, что так было бы куда правильнее, чем месяцами – как это и есть на самом деле – дожидаться урожая, и биться не на жизнь а на смерть, чтобы отвоевать у земли каждое зёрнышко. Я признаю, что Кокань не входит ни в тривиум, ни в квадривиум 5 . Однако это означает, – на этих словах Озэр повернулся на другой бок и со вздохом закрыл глаза, – это означает, что воображение не находит прибежища ни в риторике, ни в логике, а о чём это говорит, marйchal 6 ? Да о том, что наступили мрачные и недобрые времена.
4
Кокань – мифическая страна изобилия и безделья во французской и английской литературе XII-XIII веков. Страна винных рек, где за труд наказывают, а за безделье платят жалование. В ней всё наоборот – пироги сами растут на деревьях, и надо лишь лечь под дерево и открыть рот, чтобы пообедать.
5
Тривиум (грамматика, диалектика, риторика) и квадривиум (арифметика, геометрия, музыка, астрономия) – первые три и вторые четыре из семи свободных искусств, преподававшихся в Средние Века в школах и на младших курсах университетов.
6
Автор, видимо, имеет в виду маршала, но в XII веке слово marйchal означало «конюший». Также не было и звания «капитан». Оно появилось немного позднее.
– Не называй меня так, Луи. Здесь не слишком жалуют военных в высоких чинах, а ты прекрасно знаешь, что честные монахи, проводящие столько времени в молчании, обладают куда более острым слухом, чем наш. Озэр приподнялся, вытянул ноги и обернулся к товарищу, в глазах которого так и прыгали смешинки. Он не мог удержаться и улыбнулся в ответ. Луи был сложной смесью мелкого жулика, монаха и рыцаря, и невозможно было угадать, какая из составных частей в данный момент взяла верх над остальными. – Напоминаю тебе, господин архиепископ, что в великолепном твоём рассуждении о земном рае, о твоей трижды проклятой Кокани, речь шла, в первую очередь, не о плодородных пашнях, не о реках, текущих молоком и мёдом. Ты яркими красками живописал пенистые пивные моря и тихие винные заводи, щедрых трактирщиц, не устающих наполнять стаканы, обнажённых, как Ева, и как Ева же, склонных пробовать запретные плоды и готовых на всё ради удовольствия и услады счастливых пилигримов, которые там обитают. Великолепная картина, скажу я тебе.
Л’Аршёвек состроил гримасу, изображая оскорблённое достоинство. Озэр добавил:
– Нет ничего похвальнее, чем воспитывать в детях любовь к ближнему, да только, боюсь, приходская школа – не лучшее место для подобных опытов. Также не слишком разумно с твоей стороны было разевать свой огромный рот именно в пасхальное воскресенье. Могу объяснить эту глупость только лишь похмельем, вызванным неумеренным потреблением ломбардского, которое тогда ты, помнится, предпочитал прочим винам. И это в тот самый день, когда нас посетил епископ Павии! Единственное, о чём я сожалею, что с тех пор нам ни разу не довелось попробовать этого чудесного вина, потому что в Ломбардию нам дорога заказана.
– Так нам же не привыкать, compaign. Сколько раз мы нахлёстывали коней, спасая шкуру! – внезапно Луи посерьёзнел. – Но мне уже стало казаться, что тот раз был последний. Тебе не надоело всё это, frater?
Озэр помрачнел, и мимолётное выражение покоя, появившееся было на его лице, вмиг исчезло:
– Не то слово. Нет ничего хуже, чем ждать, и ждать, и ждать…
– Девушка должна подыскать себе мужа, и как можно скорее. Ты знаешь об этом. Прекрасная дама Жанна не будет долго терпеть её присутствия в Сент-Нуаре.
– Филипп Сент-Нуарский настоящий мужчина. Он горой за своё потомство, – процедил Озэр сквозь зубы. – Он её не оставит.
– Ясное дело. – Луи вскочил. – Сент-Нуар защитит своё чадо. И, видимо, уж кого-нибудь для неё присмотрел. Скажем, почтенного сеньора, со средствами и без детей, у которого много земли и мало зубов. Блестящая партия.
– Да чтоб тебя черти забрали! Что мне, по-твоему, делать? Если девочка окажется в постели старого Суйера, то по крайней мере будет спать в тепле, – он посмотрел прямо в глаза своему другу. – А ты-то с каких пор заговорил голосом совести? Если её судьба так тебя волнует, сам на ней и женись! Скажи её отцу, чтобы отдал тебе приданое, и когда ты пропьёшь всё до последней монеты, таскай девчонку с собой из провинции в провинцию, чтобы помогала тебе воровать, когда выхода другого не будет, а там, глядишь, продашь её генуэзцам за овёс для своего коня. Ясно, что отцу её на это наплевать, лишь бы с плеч долой, – нижняя губа у него дрожала.
Внезапно в кухне послышался шум. Рыцари переглянулись и по безмолвному сигналу Озэра обнажили мечи и толкнули дверь. Посреди кухни крыса билась в зубах облезлой собаки, которую прикармливал повар. Облегчённо вздохнув, они опустили мечи и снова растянулись на своих соломенных лежанках. Помолчав, Луи произнёс:
– Прости, друг.
– Да не обращай внимания. Сам иногда не знаю, какая блоха меня укусила. Лучше помолись за нас, Архиепископ, чтобы не гореть нам всем в аду.
Аэлис мёрзла, стоя босиком на каменном полу коридора. На ней была только белая хлопчатобумажная ночная рубаха, и ветер сквозь арки доносил из внутреннего двора чистый запах сада. По одной из посыпанных белой галькой тропинок, ведущих к колодцу в центре двора, она вышла в сад, сама не зная, куда идёт. Главное было – идти куда-то, чтобы успокоить дыхание, чтобы бесшумно проскользнуть к себе в спальню незамеченной. Келья, где её поселили монахи по указанию аббата, располагалась на втором этаже, как раз над кухней. Хотя Аэлис и пыталась уснуть, беспокойство, терзавшее её всю дорогу, не давало ей сомкнуть глаз. По совету аббата она помолилась за спасение своей души. В Сент-Нуаре молитвы, возносимые отцом Мартеном в скромной часовне, обычно казались ей не более чем заученными наизусть ничего не значащими фразами, но здесь, среди суровых стен монастыря, под покровом тишины торжественным словам молитвы вернулся их первоначальный глубокий смысл. Впервые за много дней на Аэлис снизошёл блаженный покой. Перекрестившись, она вдруг почувствовала, что голодна, и с колотящимся сердцем спустилась в кухню, чтобы взять немного хлеба. Девушка знала, что ей не следовало выходить из кельи, но дома она привыкла ходить где захочет в любое время дня и ночи. В монастыре же следовало быть начеку и стараться не попасться на глаза монахам. Ей удалось незамеченной добраться до кухни. На большом деревянном столе она обнаружила спелые фрукты, наверняка отложенные поваром на варенье, судя по тому, какие они были сладкие. Она испугалась, услышав во дворе мужские голоса, но когда поняла, что это Озэр и Л’Аршёвек, уступила соблазну и подошла, почти не дыша, к окну, чтобы подслушать, о чём они говорят. Услышанное исторгло у неё невольный крик ужаса, встревоживший рыцарей. Ей едва удалось убежать. Два слова – Суйер и брак – раскалённым клеймом запечатлелись в её памяти и мгновенно стёрли едва обретённое ощущение покоя.