Данэя
Шрифт:
— Но ты — сам?
— Я?
— Ты. Будешь ли с нами? Станет ли для тебя самым главным то, что является нашей основной цель — или ты просто будешь сочувствовать нам, и только?
— Нет. Буду с вами — целиком.
— Тебе не надо еще раз подумать?
— Нет. Ждал лишь, когда ты спросишь: я уже решил это твердо.
— Ты хорошо понимаешь, насколько будет трудно?
— Меня это не пугает. Скажи лучше — что я должен делать?
— Пока — единственно возможное: распространять идеи Лала.
— Понятно! Но я
— Само собой!
— Нужно найти еще пьесы, как «Бранд». Но они — даже «Бранд» — не совсем то, что нужно. Привлечь бы к нашему делу кого-нибудь из драматургов!
— Безусловно, стоит: займись этим.
— И еще: ввести в репертуар пьесы Лала, сделать постановки по его книгам.
— Ты подсказал мне хорошую мысль, Поль. Надо получить доступ в его личный архив. Он слишком долго был вынужден молчать, и мы можем обнаружить там то, что сейчас нам не могут помешать поставить.
— Великолепная мысль, отец! Он говорил тебе о каких-либо неопубликованных вещах?
— Как ни странно, нет. Только об одной — еще только задуманной. Сказал в ночь, когда погиб. Там, на Земле-2.
— Ты говорил мне: он хотел использовать то, что рассказал ему ты.
— Да. Страшная история.
— Расскажешь ее?
— Не сейчас.
— Хорошо: я слишком устал. — Поль замолчал, задумался. — Значит, нас будет трое?
— Трое?
— Ты, Эя и я.
— Нет. Есть еще.
— Есть?
— Есть. Ева…
— Та, что вела борьбу против отбраковки?
— Она самая. Уже встречалась с бывшими участниками их движения, чтобы побудить их примкнуть к нам. Еще Ли, ее воспитанник.
— Космический спасатель N1?
— Да. Он примкнул к нам еще там, на Экспрессе. Обещал вести пропаганду в Малом космосе.
— И все пока?
— Нет. Еще человек, который собирается сделать самое нужное сейчас: Лейли.
— Лейли? Ну да: от нее мы же впервые узнали идеи Лала.
— То, что она сделает — важней всего. Ты должен знать: Лейли беременна.
— Что?!
— Она родит ребенка. Сама: на Земле — первая. Тогда решатся и другие, — в первую очередь из числа бывших участников борьбы против отбраковки, мечтавшие об этом. Сейчас они не решаются сделать это: до сих пор напуганы тем, что сделали с Евой.
— С Евой?
— Ты не знаешь? Впрочем, конечно: откуда? Ева пыталась сама родить ребенка, и генетик Йорг воспользовался ее привязанностью к Ли: угрозой бойкота не только ей, но и ему. Йорг понимал: Ли никогда не примкнет к бойкоту своей «мамы Евы», и тем принудил ее к аборту.
— Не попытается он что-то сделать и Лейли?
— Принудить ее к аборту угрозой бойкота он не может: понимает, что я не дам. И пытаться не будет. Это умный враг. Опасный. Он был одним из тех, кто заставил молчать Лала. Теперь пытался обезвредить меня. Тело Малыша нам отдали именно тогда не случайно: хотели, растравив рану, расслабить — чтобы уговорить. Йорг сразу после похорон пригласил к себе в институт — под предлогом объяснения причины смерти Малыша. Мы объяснились — достаточно ясно: он ненавидит меня, как раньше Лала — он умеет ненавидеть. Больше, чем любить.
— Тем более! Лейли…
— Она будет жить с нами: со мной и Эей. Так будет спокойней: и нам, и ей. Все необходимое мы знаем и делать умеем. Ведь помимо всего прочего это будет наш внук. Или внучка! — он улыбался.
— Я тоже послежу, чтобы никто не мог… Мало ли!
— И, кроме того, чтобы сама Лейли не делала то, что нельзя. В том числе — переутомлялась.
— Конечно: я понимаю.
— Я ознакомлю тебя с тем, что необходимо. Но ты совсем устал: даже говоришь с трудом. Не пора ли нам вернуться?
— Да: сейчас пойдем.
Вот это новости! Рита чувствовала, как сильно колотится у нее сердце: скрытая толстым стволом старого дерева, она слышала весь их разговор.
Если они сейчас пойдут обратно, то обязательно наткнутся на нее! И она решила сама подойти к ним.
— Знаешь, Поль, это Йорг решил оказать нам услугу: взял с собой звукоустановку с записями траурной музыки. Никто об этом не подумал — один он: стоял возле нее, пока я не заметил. Он включил Реквием Моцарта, — только те его части, что усиливают грусть и отчаяние: Requiem и Lacrimosa. Пусть же теперь весть о беременности Лейли прозвучит для него как Dies irae (день гнева). — Он нагнулся и, сорвав какую-то былинку, начал растирать ее пальцами.
Рита вышла из-за дерева.
— А, Риточка! — Дан улыбнулся и протянул ей травку — она почувствовала запах полыни. — А ты молодец! Как крикнула: «Прест сбежал!» Мне аж не по себе стало.
— Да, удивительно: получилось! А ведь когда Лейли привела тебя, я не верил, что у тебя что-нибудь получится. Каюсь!
— Когда — стало получаться?
— После той ночи — когда мы были с тобой у них.
— Значит, теперь ты мной доволен?
— О, да! Если бы ты была моей аспиранткой, я бы представил тебя к защите. Честное слово! Я готов с тобой еще раз погибнуть в лавине. — Поль взял ее за руку, но она мягко отстранилась.
— Пойдем обратно.
— Да, действительно! Ведь уже и расходиться пора.
…Так говорить или не говорить Милану? Новостей не меньше, чем было в первый раз, и не менее важные. А ей почему-то не хочется ничего им говорить.
Особенно Йоргу. Что он может предпринять? Против Лейли. Против Дана, который так смотрел на свою дочь, что невозможно забыть. Dies irae — День Гнева: да, так прозвучит для Йорга весть о беременности Лейли. Эта мысль вызвала удовлетворение.
Пусть узнает! Она сама скажет. Это поможет не потерять его доверие: тогда она во-время сумеет узнать, если они задумают как-нибудь навредить Лейли — и успеет помешать, не дать сделать.