Датчанин Ферн
Шрифт:
— Ну и как же вы поступили?
— Усадила вас раскладывать пасьянс!
— Ловко!
Оказывается, Мартин Ферн, этот заводной паяц, вдруг начал что-то припоминать. Выйдя из повиновения, робот протянул к девушке свои хищные лапы.
— Мне пришлось дать вам по рукам!
— Расскажите-ка мне еще про доктора Эббесена!
— Нет уж, увольте!
— А я и так догадываюсь: жена его не понимает!
— Она его бросила!
— И вы решили его утешить!
— Вот это уж совсем не остроумно, господин Ферн!
— Где мой пасьянс?
Она подходит к письменному столу,
— Так вот, значит, чем я развлекался? — спрашиваю я, вытряхивая кубики из мешочка. Она стоит рядом. Плечом ощущаю ее теплое бедро.
— Кажется, я сейчас снова буду к вам приставать! — говорю я.
— У вас что, других мыслей в голове нет? — спрашивает она, отшатываясь от меня.
— Да, особенных нет! Что вы хотите — природа!
Кубиков оказалась целая уйма. На одних намалеваны цветы, на других — кошки, заборы, дома, облака.
— Ну и как, забавляла меня эта игра?
— Трудно сказать. Вас что-то очень угнетало. Вы были похожи на большого грустного пса. А эту игру с кубиками придумал для вас доктор Эббесен!
— Вы в него влюблены?
— Замолчите, господин Ферн!
— Вы правы, я слишком любопытен.
— Зачем вам это?
— Может быть, это нужно Мартину Ферну?
— Вы все валите на него!
— Так это же из-за него я сюда попал!
— Мне пора приниматься за дело! — говорит она. — Сейчас я принесу вам чистую пепельницу!
— Блестящее обслуживание!
— Вы же за это платите! И немало.
— Значит, я богат! Ну просто не жизнь, а сказка! А все же вы мне не сказали, влюблены вы в доктора Эббесена или нет.
— Ни в кого я не влюблена! — бросает она и уходит.
Спустя минуту она возвращается с чистой пепельницей. Я пожираю ее глазами. Она краснеет. Когда она закрывает за собой дверь, я закуриваю сигарету и лениво пытаюсь вообразить, как бы я лег с ней в постель.
Снова сажусь за письменный стол. Второй день моей жизни. Слева, значит, парк. Справа моя комната.
По парку среди окаменевших фигур начала века снова порхает Улла Ропс. Пробившись сквозь тучи, солнце залило газоны и дорожки, посыпанные гравием.
Из беседки выходит сторож. Расстегивает пояс, вытирает голову носовым платком, сдвинув фуражку с золотыми позументами на затылок. Время остановилось.
Пасьянс оказался на редкость сложным. Мне удалось составить из кубиков часть стены, покрытой плющом, а также декоративные растения, флоксы и астры. Слева на меня смотрел одинокий собачий глаз, справа висело облачко. Вот чей-то палец с кольцом, а вот ботинок. Дальше небо, а может, синяя занавеска? Крокетные ворота, шары, как положено в приличном английском саду. Все на месте, вот только непонятно, что к чему. Беда с этими английскими кубиками. Всегда смутно представляешь себе, что там должно быть изображено. Взаимосвязь предметов выявляется лишь по мере того, как складываешь кубики. А вообще-то картинка премилая. Уют и благополучие.
Нет, неохота мне с этим возиться. Кладу кубики в мешок и закрываю ящик.
Улла Ропс все так же мелькает между деревьями. За ней с трудом поспевает энергичный санитар. Из окна все отлично видно. Вот силуэты начала века. Прогуливающиеся
Тяжелый пряный воздух с нагретых лугов проникает в комнату. Где-то вдали раздается колокольный звон. На другой стороне озера к небу вздымается тонкая струйка дыма, похожая на каплю туши, стекающей по бумаге. Над озером повстречались две чайки. Шесть уток клином проносятся в небе. Перелетные птицы на редкость стремительны. Куда только они летят?
Внизу у самого дома прохаживается доктор Эббесен. Поговорит с мужчинами, улыбнется дамам. Кивает Мартину Ферну, завидев его в окне. Сложив ладони рупором, кричит:
— Господин Ферн! Вам бы пройтись по парку!
— Да, вы правы, сегодня очень жарко! — откликается Мартин Ферн.
— Прогуляться надо! — кричит врач.
— В добрый час.
— Вам надо прогуляться… Вам! — кричит врач, тыча в меня пальцем. Он оборачивается к темноволосому юноше, который сидит на скамье, судорожно сжавшись в комок. Наконец доктор уходит в дом. А юношу вдруг начинает тошнить. Перегнувшись через перила скамьи, он сплевывает желчь. Потом, снова рухнув на скамью, застывает в прежней судорожной позе.
Под окном Мартина Ферна останавливаются пациенты: господин и дама. Нескончаемый диалог вертится вокруг несъедобной пищи, которой пичкают в санатории. Да еще к тому же в воскресенье. Знаете, это уже слишком. Мы не станем это терпеть. Жаркое пригорело. Огурцы были горькие. Рагу — одни кости. А тут еще болезнь.
Показываются другие пациенты. Полный парад недугов. Плывут соломенные шляпы с розами. Огромные дамские шляпы, приколотые длинными булавками. Плывут недуги. Идут печеночники. Сердечники. Ревматики. Желудочники. Душевнобольные. Больные с камнями в желчном пузыре. Почечники. Легочники. Оплывший от жира человек с чудовищно распухшими ногами, опираясь на две палки, прогуливается по дорожке. Шнурки на ботинках не завязаны, словно у какого-нибудь парижского бродяги. Эге, старина, а ты, видно, бывал в Париже, поддеваю я Мартина Ферна. Но он не реагирует. Парад больных продолжается. Среди них Мартин Ферн, восседающий у окна. — Что с тобой, мой друг? — Не помню. Вот это-то и есть его болезнь. Нервная система, легкие, желудок, почки — все у него в порядке. Тело не забыло своих обязанностей. — Я чувствую себя отлично! — заявляю я, но он не желает слушать. Говорит, что болен.
Что вообще я знаю о Мартине Ферне?
Мужчина во цвете лет. Может, даже стареющий. Впрочем, не мне об этом судить. Как вообще живется людям сорока с лишним лет? Я знаю, как бывает в молодости. Ты ощущаешь избыток сил, ты можешь бегать без устали, мчаться на велосипеде. Чувства в тебе бурлят. Ты ждешь свою девушку. Первая сигарета, первый хмель, первая ночь, проведенная с женщиной. Каждое событие запоминается навсегда. Но все это уже далеко.
Меня обступили болезни. Парк так и кишит заразой, сонмами бацилл.