Дефолт, которого могло не быть

Гилман Мартин

На вечерней встрече с российской стороной проект официального заявления, так и не показав представителям МВФ, отложили в сторону. Зато состоялся бурный обмен мнениями по поводу того, что МВФ в последнюю минуту якобы саботировал согласованные действия или, по крайней мере, умывал руки. Кириенко подчеркнул, что только что вернулся от президента, который дал свое согласие на неизбежные меры, всего несколько часов тому назад поддержанные МВФ. И ехать к президенту передоговариваться теперь уже невозможно [193] .

Что с МВФ, что без него, пути назад больше не было, сказал Кириенко. Он подчеркнул, что от одобрения

МВФ зависит то, как пакет будет принят. Одлингу-Сми было явно трудно решить, что отвечать в такой ситуации.

Исходя из бесед, которые состоялись у меня впоследствии с Камдессю, Фишером и Одлингом-Сми, представляется, что в тот момент возникли расхождения в понимании того, что именно МВФ предстояло одобрить. Все-таки Камдессю находился в отпуске во Франции, и переговоры со стороны МВФ контролировал Фишер. У директора-распорядителя сложилось представление, что к кредиторам будет применен подход по образцу Парижского клуба, то есть, по сути, с ними будет достигнут консенсус относительно конвертации краткосрочных гособлигаций в среднесрочные инструменты.

Но в воскресенье утром ему в Байонну позвонил Саммерс и высказал предположение, что МВФ мог бы поддержать принудительную реструктуризацию (Саммерс оговорился, что это не была официальная позиция правительства США). Только после этого Камдессю понял, что именно намеревалась предложить российская сторона. Саммерс разговором с Камдессю остался недоволен и в тот же день организовал телефонную конференцию с ним и с Робертом Рубином (тот в это время находился на борту самолета), в ходе которой опасения Камдессю полностью подтвердились. В результате он сам ясно дал понять американцам, что МВФ не будет способствовать одностороннему дефолту, и поручил Одлингу-Сми то же самое донести до российской стороны.

Четыре года спустя аргентинский опыт показал, что при отсутствии заранее согласованных процедур и механизма реструктуризации суверенного долга на международном уровне и должнику, и кредиторам может быть причинен излишний экономический ущерб, которого в противоположном случае можно было бы избежать. В случае России это был первый раз начиная с 1930-х гг., когда крупная страна намеревалась навязать в принудительном порядке реструктуризацию своих внутренних суверенных ценных бумаг с фиксированным процентом. Здесь, кстати, стоит вернуться к расхожему мнению, что в отношениях с Россией МВФ исполнял указания министерства финансов США, и еще раз подчеркнуть, что Камдессю категорически не согласился с «частным» предложением Рубина и настаивал на ином подходе.

В воскресенье поздно вечером Чубайс пришел к Одлингу-Сми в его номер в отеле, и они связались с Камдессю, который на следующий день вылетал из Парижа в Вашингтон. Их разговор длился 45 минут, и я слышал только реплики Чубайса. Он был сильно раздражен, и временами его тон становился даже угрожающим. Но Камдессю стоял на своем. В конце концов они договорились, что в правительственном заявлении не будут названы параметры реструктуризации, а кредиторов пригласят принять участие в выработке приемлемого подхода. Камдессю согласился тогда в осторожных выражениях поддержать такое заявление.

Мы договорились снова встретиться рано утром на следующий день, еще до распространения правительственного заявления. Российская сторона по-прежнему хотела заручиться если не одобрительным

заявлением фонда, то хотя бы каким-то выражением понимания с его стороны по поводу предпринимаемых трудных шагов.

И опять, несмотря на особое внимание к этому вопросу, на утренней встрече в кабинете Кириенко нам так и не дали ознакомиться с проектом заявления. Дискуссия прошла впопыхах и, конечно, в более благожелательных тонах, нежели накануне поздно вечером, но касалась она опять почти исключительно условий реструктуризации ГКО.

В 9 часов 30 минут 17 августа заявление было наконец передано средствам массовой информации. План правительства включал три комплекса мер. Во-первых, устанавливался новый валютный коридор (в границах от 6 до 9,5 рубля за доллар), который должен был замаскировать плавающий обменный курс рубля и его снижение до конца года до уровня примерно 9 рублей за 1 доллар. Во-вторых, вводился трехмесячный мораторий на погашение внешних долгов российских банков. В-третьих, предусматривалась обязательная реструктуризация долга по ГКО/ОФЗ, об условиях которой предстояло договориться с кредиторами.

К этому моменту российский внутренний долг насчитывал примерно 340 млрд рублей (55 млрд долларов по тогдашнему курсу), а внешний долг, который на две трети был наследством советского времени – примерно 150 млрд долларов. К этому нужно добавить обязательства коммерческих банков, включавшие фьючерсные рублевые контракты общей стоимостью примерно 6 млрд долларов, которые были подписаны западными инвесторами, желавшими захеджироваться от возможной деноминации. На мировых рынках очевидны были опасения того, что обвальный дефолт российских банков вызовет цунами в мировой экономике.

Только что открывшиеся рынки тут же ухнули вниз. При этом никто не позаботился о том, чтобы срочно закрыть рынки. На ММВБ торги еще какое-то время продолжались, из-за чего впоследствии поступил целый ряд исков в суды [194] . На рынках в России и за рубежом царила полная неразбериха, и даже при том, что за выходные было много утечек информации, понятно, что сообщение послужило для всех шоком. Тем временем МВФ тоже выступил с заявлением и в сдержанных тонах поддержал действия властей.

До сих пор непонятно, зачем понадобилось создавать всю эту неразбериху, почему правительство готовило пакет «на коленке», не прибегнув вплоть до публикации заявления к услугам хотя бы своих отнюдь не дешевых иностранных юридических и финансовых консультантов. Не было предусмотрено никакого механизма для разъяснения практических последствий сделанного заявления и для обработки бесчисленных запросов, посыпавшихся от растревоженных инвесторов и их юристов.

17 августа 1998 года в России стали называть «черным понедельником». С моей точки зрения, те события стали водоразделом в развитии российской экономики и одновременно наихудшим результатом политической грызни на верхних уровнях власти. Однако важно понимать, что и после правительственного заявления главные причины кризиса никуда не исчезли, поменялась только их экономическая и политическая форма.

Августовский кризис потряс не только Россию, но и весь мир. Дефолт России и ее односторонний мораторий на погашение долгов дали о себе знать на глобальных рынках и чуть было не спровоцировали крупный международный финансовый кризис [195] .