Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
После очередной ночевки в лесу простуда только усилилась. Не помогли и орехи, и отвар, который снова заваривал вечером. Но упрямство не позволяло сдаться. Кое-как поднявшись, он снова двинулся вперед, усилием воли заставляя работать туманящуюся от температуры голову. По его прикидкам, вскоре он должен был выйти на дорогу от Граничного хребта к Фарату. Ее следовало пересечь, добраться до технической тропы вдоль линии экспресса и по ней уже двигаться на северо-северо-запад.
Собственно, он и не ошибся в своих расчетах, разве что во времени, но и то лишь потому, что двигался в этот день медленнее из-за упадка сил. Впрочем, это было только на руку: пересекать широкую дорогу с достаточно интенсивным движением, на которой его могли легко заметить,
— Идем, старушка, идем. Тише, тише, милая, все хорошо…
Радовало только то, что первая часть пути пройдена. Самая легкая и сложная одновременно.
Костерок он все-таки сумел сложить, вскипятил прежде всего воду и пару горстей чистокрова, в изобилии росшего вокруг крохотного родника, выведенного строителями линии экспресса в каменную трубку подальше от насыпи. Подостывшим отваром обработал царапины, уже не сдерживая слезы, так было больно. Им же прополоскал горло, потом аж есть не смог — от невыразимой горечи травы язык и рот потеряли чувствительность. Ломать лапник на подстилку уже не хватило сил, Яр устроил себе лежанку в зарослях чистокрова, постелив попону, плед, уложив седло под голову. Ласку пришлось привязать подальше от родника: чистокров для лошадей не яд, но совершенно не полезен. Горькую траву лошадь, конечно, есть не стала бы, но не на всякую беду Хранителя дозовешься, лучше уж перестраховаться.
Утром Яр поднялся только потому, что остаться лежать значило просто погибнуть. Здесь никто ему не поможет, а движение могло разогнать застилающий сознание туман. Каким образом он оседлал Ласку, он уже не запомнил, но оседлал, забрался в седло и сам. И даже направил лошадь в нужную сторону. А дальше было беспамятство.
***
— Ты шутишь.
— Нет, мелкая.
— Нет, ты шутишь! — продолжала настаивать на своем девочка, уперев руки в бока.
Как будто это помогло бы скрыть предательски блестящие в глазах слезы. Или удержать суровый вид, когда в ответ покачали головой, с той уверенностью, которая отметает прочь любые надежды на шутку.
— Не шутишь, — севшим голосом заключила она.
— И не шутил. Мелкая, Белый разве шутит, когда говорит, что уезжает?
Это стало последней каплей, и слезы таки брызнули из глаз, когда девочка с ревом повисла на деловито складывавшем одежду юноше.
— Коготь, не уезжа-а-ай!
Тот замер, терпеливо пережидая слезолив. Это был самый верный и надежный способ, вот так постоять и помолчать, задумчиво глядя вокруг, изучая привычную комнату. Подсобку, по сути, переделанную под спальню и мастерскую. Неказистую, но уютную, упорядоченную своим, особым порядком. Разительно отличающуюся от абсолютно безликой и необжитой спальни в родительском доме.
Наверное, была в этом какая-то усмешка Стихий: молодой Ворон свил гнездо там, откуда пошел его род, в Вороньем приюте, старейшем и самом уважаемом в Ташертисе. Как когда-то основатель рода бегал по улицам и не знал родных, так и его потомок считал сирот младшими — просто младшими — и мать с отцом знать не знал. Нет, формально они у него были. И даже виделись с сыном иногда, по праздникам в основном. Воспитывали его, по сути, приютские наставники и старший брат, Лено Ворон Белый, тоже выросший именно здесь, в этой самой комнате. И упорхнувший из нее в свое время точно так же, как это сейчас собирался сделать Коготь.
Всхлипы наконец поутихли, и он осторожно высвободился из рук младшей, сложил рубаху и сунул её в дорожный рюкзак, на дно к еще паре таких же.
— Белый возвращался — и я вернусь, — спокойно сообщил он, стараясь прогнать из голоса предательскую хрипотцу.
Нет, вернуться Коготь собирался. Просто далеко не сразу. Кто знает, насколько затянется его первый полет. Брат когда-то улетел — и вернулся лишь через два года, одновременно чужой и по-прежнему родной, только теперь пропахший машинным маслом и вольным ветром.
— Обещаешь?
— Мелкая, я сказал — я сделал. Обижаешь.
И вроде голос не изменился, и вроде не посуровел даже — но девочка все равно отступила, коротко шмыгнув носом.
— Мы… мы будем ждать! Вот!
Коготь кивнул. Сегодня он уедет. Мелкие будут ждать. И он вернется, не завтра и не послезавтра — но вернется. Как сделает намеченное.
Все было решено достаточно давно. Вернее, решение оформилось окончательно, когда родители на очередном семейном «празднике» почти приперли к стенке, посоветовав не маяться дурью и выбрать дело. Девятнадцать лет, общее обучение уже год как закончено, даже два года у мага в учениках отходил, теперь пора думать, что в жизни искать. Мать особенно напирала, что даже Лено — Белого, как и самого Когтя родители упорно звали по именам, — уже взялся за ум и в автомастерской работает.
Не сказать, чтобы родители были довольны его выбором — сами они все свое время отдавали обществу, как гордо называл их бесконечное отсутствие дома отец. Но все же какое-никакое дело. А без дела жить нельзя. Ну, в чем-то Коготь был с этим согласен. Только вот свое дело он выбрал в тот момент, когда за спиной раскрылись огненные крылья. Всего на несколько минут, пока шел из городского зала Стихий — но этого хватило. И теперь он с упорством летел к своей цели. С таким же упорством, как ходил целый год после шестнадцатилетия в зал Стихий, надеясь, что какая-нибудь откликнется.
И именно поэтому он сидел сейчас у аккуратно разложенного костерка, помешивая ложкой в котелке и косясь на лежак, привычно расположившийся у колес подаренного братом роллера. Только обычно там лежал он сам. Или, на худой конец, Белый — когда раньше выбирались куда-нибудь вдвоем или с его друзьями. А сейчас там лежал найденыш.
Его Коготь снял с седла мерно бредущей по тропке лошади пару часов назад. Мальчишка горел в жару и бредил. Сейчас-то уже подуспокоился, уснул, но в тот момент, когда Коготь коснулся его ненормально горячего тела, он испугался. Нет, можно было вскочить в седло и рвануть в ближайшее же поселение, не так уж и далеко тут было — от силы час, даже меньше. Почему не сделал так? Коготь знал, почему: мальчишка так вцепился в повод кобылки, что он с трудом разжал намертво сведенные пальцы. И в бреду тот говорил что-то о Ласке, а на это имя кобыла поднимала голову и фыркала, явно узнавая свое. Бросить бессловесную животину на растерзание волкам? А они тут водились, это он знал: заповедник же. Вот и сидит, как дурак, всего помочь можно — водой обтереть да таблетку растолочь и споить, сбивая температуру.
Коготь мрачно постучал ложкой по краю котелка. Был вариант, что мальчишке все-таки шестнадцать, просто очень мелкий уродился — и сейчас принимает силу. У каждого это по-своему происходило, кто-то и валился вот так, а потом вспыхивал или наоборот, водой окутывался. Но что-то Коготь в таком повороте дела сомневался. Чутье, натренированное в приюте, вопило, что этому пацану не только шестнадцати еще не стукнуло, ему хорошо, если пятнадцать есть. И то сомнительно. К тому же нервировала собственная неспособность вспомнить, где он уже видел этого — или похожего? — парнишку. А ведь видел, видел! Только где, Стихии его побери?!