Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
* Дасат (всеобщ.) — километр.
Метрическая система Эфара отличается от принятой повсеместно, хотя наряду с ней используются и всеобщие единицы измерения.
В тексте не используются:
— кикэ — палец — 7 см;
— викикэ — ладонь — 16 см;
— лэкэ — локоть — 25 см;
— тэкэ — рука — 50 см;
— дайтэкэ — размах рук — 1,5 м;
— айнир — длина обережи - 10 дайтэкэ — 15 м.
В тексте используются:
Меры длины всеобщие
— ит — 1 см;
— дат — 10 см;
— сат — 1 метр;
— косат — 100 м;
— дасат — 1 км.
Ночной путник: https://images2.imgbox.com/4d/b9/nDPdCAKp_o.jpg
Автор,
Коготь: http://static.diary.ru/userdir/1/3/7/4/1374582/85672239.jpg
Автор, к сожалению, неизвестен.
========== Глава 17 ==========
И все-таки нэх спохватились вовремя.
Еще немного и ситуацию стало бы не преломить: не осталось бы тех, кто помнил, знал и мог. И даже удэши бы не помогли. Они и сейчас в основном появлялись в землях древних родов, занимались своими детьми, учили и наставляли. В глобальные события не вмешивались, хотя в том же Фарате все нэх, как один, могли поклясться: что-то изменилось. И огонь в уличных жаровнях пляшет веселее, и металлические рамы окон звенят особенно звонко, дома как-то будто встряхнулись, выпрямились, а аллеи оделись к лету такой яркой и густой зеленью — диву дашься.
Но удэши удэши, а люди — людьми. И вот они-то как раз строили пакость за пакостью, причем напоминали какую-то особенно мерзкую болезнь. Только вылечишь очаг в одном месте — тут же вспыхнет в другом, отравляя все вокруг себя. Причем, что больше всего ужасало: их ненависть переметнулась с нэх уже и на тех людей, что не поддерживали это безумие, которые считали, что без Стихий жить неправильно. Даже тем, кто просто отмахивался, от них доставалось!
Да, война превратилась в открытую.
И это при том, что нэх воевать не желали. Вернее, не желали убивать, в отличие от сорвавшихся с катушек людей, готовых стрелять в каждого, кто скажет «Стихия». «Землю — людям!», «Сдохните, твари!» — словно надышавшиеся дурмана, настропаленные прячущимися по темным углам старшими, молодые люди устраивали то демонстрации, то кровавые драки под этими лозунгами. А то и терроризировали целые города, затевая натуральные погромы с пожарами, с расправой над теми, кто попадется в руки, без разбора — нэх или нет. Иногда их удавалось остановить. Иногда — нет. Стихии, да они даже пытавшихся лечить их, пленных, водников проклинали, на чем свет стоит!
А дети… К детям вообще отношение стало особым. Ведь нэх могли родиться в любой семье, капли крови удэши разошлись далеко, проявляясь в самый неожиданный момент. Ради безопасности детей — всех — было решено переписать и проверять. Там, где власть нэх была прочнее, с этим было проще. Ташертис же практически целиком стал зоной боевых действий. Были места, где сохранялись островки спокойствия. Огражденные силами удэши, они такими и оставались, но ненадолго — появились первые беженцы из западных и северных районов, где противники нэх особенно крепко окопались.
Кто-то на Совете в сердцах высказался, что эти западные шахты — как проклятые, вечно там что-то творится, то искаженные, то от Хранителей отмахиваются, теперь это. Власть там практически полностью перехватили люди, отрезав поставку металла. К ним, естественно, перестали поставлять продукты… Но были и в тех краях плодородные участки, были, а очевидцы рассказывали, что на них сгоняют земляных нэх, силой заставляя землю родить.
— Год, не больше, — говорил Шарл Опал. — Истощится земля, и сами нэх. Кто там из них оставался? Старики, у которых не хватит сил надолго.
Хранители установили кордоны, «Шайхадд-экспресс» уже давно не доходил до конечной станции. Но просто так ждать смерти обреченных нэх? Против этого были все. В итоге те, кто поумелей, уходили туда, пытались вывести. Сгинуло несколько Хранителей — вот уж кого на месте удержать было невозможно. Но другие спасали жизни, порой и людские.
Белый хотел бы быть там. Наверное. Он не знал точно, чего хочет, эти полгода, минувшие со встречи на ночной трассе, окончательно его запутали. Пустота в груди разрасталась, острая нехватка чего-то проходила только рядом с Керсом, в такие моменты становящимся молчаливо-сосредоточенным.
Янтарноглазый огневик как-то очень быстро стал в доме Воронов своим. И не только там. Когда Керс выходил на ночное или дневное патрулирование улиц, дружина возвращалась назад в целости и сохранности, а если и сталкивалась с кем-то, удавалось обойтись без стрельбы. Однажды Белый сам видел, как под взглядом Керса мгновенно раскалился и стек расплавленным металлом пистоль в руке изготовившегося к стрельбе человека. Руку тому, конечно, спасти не удалось — сожгло до обугленных костей по самое запястье. Но никто из дружинников Фарата не пострадал.
За это Белый был ему глубоко благодарен. И за то, что спасал от одиночества: мастерская работала, но ему, нэх, там сейчас места не находилось. Только ночью, когда расходились все — и хоть вой, не в силах уснуть, если бы не мощно, неугасимо пылающий за стенкой огонь.
Да, Керс так и не съехал никуда. Сначала не до того было, а потом Белый и не заикался. Это бы означало одиночество, для огневика — почти смертельное. Керс тоже промолчал, просто однажды рано утром вышел на кухню и стал готовить завтрак, отдариваясь хотя бы этим за гостеприимство. Иногда, изредка, он тоже приходил в мастерскую. Любопытно трогал мигом нагревающиеся в руках инструменты, расспрашивал о назначении. Большей частью молча сидел рядом или же намурлыкивал какие-то странные песенки, которых Белый не узнавал, да и звучали они… не так. А как именно — кто бы ему самому сказал!
Именно потому кроме пустоты в груди зрело что-то… страшное? Чудесное? Белый не находил этому имени, просто все чаще ловил себя на том, что рядом с Керсом ему хорошо. Правильно. Что и огонь горит веселее, и дела спорятся, и хочется жить, лететь… А еще — прикоснуться. Почувствовать жар, идущий от этого странного нэх, прикрыть глаза, согреться.
Огненному — греться. Ха!
Керс же держался ровно и только изредка, передавая ему тарелку ли, инструмент, книгу — касался самыми кончиками горячих пальцев, заставляя сбиваться дыхание, почти отдергивать руку, отводить взгляд. Керс часто смотрел своими странными глазами, не мигая, и тогда Белому начинало казаться, что там, под рыжими пушистыми ресницами, пляшет живое пламя, обтекая черный уголек зрачка.
Именно поэтому он сбежал. Уж в этом себе признаться получилось: сбежал. Родне наврал, что едет проведать Коготка, тьфу, Кречета, мастерскую и вовсе беззастенчиво оставил на Керса, пусть присмотрит. Взял роллер — и все, впереди горы и Эфар.
Отчасти Белый надеялся, что эта поездка позволит расставить все по местам, понять, как жить и как быть. Но не помогала даже разворачивающаяся под колеса лента дороги. Лететь без Керса за спиной было скучно, как и не движешься вовсе, одно название — движение.