Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
Под крышей больше ночевать не рисковал, боялся, что тот кошмар повторится. Даже не предполагал — был уверен. Без неба над головой становилось плохо, будто накрывало плотным колпаком, давило, мешало дышать. Такого с ним раньше никогда не случалось, и Белый не знал, как бороться с этой напастью.
К концу пути он буквально падал от усталости, но упорно гнал, гнал, почти не слыша рева мотора, сосредоточившись лишь на знакомой уже дороге. Промелькнули окрестности Фарата. Он забыл закрыться, забыл вообще обо всем, чудом не влетел в неприятности, сбросив скорость на улицах и считая
— Нэх? — позвал кто-то из рабочих, выглянув наружу. Потом признал, окликнул уже по имени, но Белый уронил голову, навалился на руль, пытаясь собраться и хотя бы перекинуть ногу через седло.
Не понадобилось — его подняли на руки, да еще и так легко, будто он вовсе ничего не весил. Тело словно окунулось в животворящий пламенный поток, от чего стало одновременно больно до крика и хорошо — до него же.
— Набегался? — протрещало пламя голосом Керса.
Белый честно хотел ответить, но его хватило только вцепиться в отворот все того же дурацкого старомодного спаша. И — темнота.
В себя Белый приходил урывками, словно всплывал в вязкой, жаркой, душной черноте, задыхаясь и кашляя, хватал воздух и снова погружался. В моменты просветления слышал, не понимая, трещащий от злости голос Керса, который становился еще сердитее, когда тот замечал улыбку, от которой лопались пересохшие губы. Но это состояние долго не продлилось — на третий день он «всплыл» и сумел удержаться на поверхности собственного сознания, сумел вычленить из прерывистого потока голоса Керса отдельные смешные ругательства, наивные и полудетские: тот никогда не выражался жестко.
— …видят Стихии, перевернул бы тебя на живот и настучал по дурной дупе, раз голове она покоя не дает.
Смешнее и больнее всего было, что не отказался бы. В смысле — готов был потерпеть и не такое, лишь бы Керс прикоснулся еще раз. К нему тянуло, отшибая всякое соображение, и Белый понимал: уже не справится с собой, поддастся этому, как только хоть немного наберется сил. Понимал особенно ярко в те моменты, когда Керс обтирал его, менял мокрые компрессы на лбу, трогал кончиками пальцев горло, считывая пульс. Еще чуть позже до Белого дошло, что в постели он лежит уже не первый день — и «чистый пред Стихиями». И Керс его не только обтирал все это время.
Почему-то то, что ухаживал именно он, Белый воспринимал нормально. Как что-то естественное и не постыдное. В жар бросало, когда вспоминал горячее тело рядом, подсунутую под голову руку. Керс, оказывается, грел его все это время, лечил своим жаром.
Интересно, Аэнья с Кэльхом так же мучились?.. Вернее, Кэльх, Аэнья-то воспринимал все иначе, по-горски. А вот бедный ткешский учитель — он-то как с этим справился? С тем, как хочется снова попросить устроиться рядом, запустить пальцы в густые, легкие и непокорные, лежащие вечно в полном беспорядке волосы, притянуть поближе… Дальше Белый запрещал себе даже представлять.
Керс, принесший в комнату поднос с нехитрой едой, которой, видно, и кормил его все эти дни, нахмурил свои роскошные брови:
— Долго дурью маяться собираешься, как жеребенок на льду?
— Сам бы знал, — Белый запрокинул голову, пялясь в потолок. Что интересно — ни капли не давящий, рядом с Керсом опять можно было жить. — Роллер в порядке? Я так гнал, что не удивлюсь, если он разваливаться начал.
— Поправили. Ты так гнал, что без колес остался. А если б без головы, ряску тебе в печень! — и по лбу легонько хлопнула обжигающе-горячая ладонь.
Блаженно зажмурившись, Белый пробормотал задумчиво:
— Встану — съездим? Как тогда…
— Встань сперва. А ну, давай, — Керс взял его под плечи, усаживая в кровати и подпирая подушками. Устроился рядом, поставив на колени миску с протертым до кашицы супом.
«Нет, Кэльху явно было очень сложно», — решил Белый.
В себя он пришел на удивление быстро. Какой там перетертый супчик — через два дня спустился на крохотную кухоньку, напугав встреченных работников, и смолотил все, до чего дотянулся. Поблаженствовал немного и пошел проверять роллер. Болезнь ушла без следа, будто и не было ни её, ни выматывающих ночевок, когда не дрожал от холода, лежа на влажной земле, только потому, что засыпал сразу, едва закрывал глаза.
Выждав для надежности еще день — это стоило мастерской внеплановой проверки, рабочим — заикания, а трем машинам — основательной починки в опережение всех сроков, — Белый решился. Вечером стукнулся в комнату к Керсу, заглянул:
— Свободен? Пошли?
Тот не стал ничего говорить. Ничегошеньки. Просто встал, снял с крючка свой потрепанный спаш, намотал на шею такой же потрепанный платок и вышел следом. И в седло роллера уселся без приглашения, да и кому оно было нужно? И так оба знали, зачем и что. Сомкнулись на поясе Белого в замок тонкие, узловатые пальцы, заставляя сцепить зубы до хруста, лишь бы не выгнуться, прижимаясь еще сильнее к горячему телу за спиной.
Как назло, сначала требовалось проехать по улицам, а так хотелось рвануть сразу с места, ветром хоть немного остудить голову. Каким-то чудом Белый все-таки выехал из города, не врезавшись ни во что. А то в таком состоянии въехать в угол дома — раз плюнуть.
А потом впереди развернулась ночная трасса. И сегодня он был уверен: хоть десяток воздушников ему ори — не остановится. Вообще не заметит! Роллер подрагивал, будто живой, напитанный пламенем до краев. Своим, чужим — Белый не знал. За спиной пылал Керс, с таким предвкушением, что он просто не мог разочаровать.
И ночь бросилась навстречу, все быстрее и быстрее.
Он выжимал из роллера все, что только мог дать хитроумный механизм, сделанный людскими руками, но этого было мало. Мало! Не хватало — он чувствовал — самой капельки, искорки, чтобы все стало так, как должно. Он едва не кричал от разочарования, когда Керс подвинулся к нему вплотную, дернул замок спаша, сорочку из-под ремня, и вжал раскаленные ладони в грудь — напротив сердца — и в солнечное сплетение.
Руль Белый не вывернул только потому, что руки разом закостенели. Это был тот самый огонь, которого не хватало, тот, который наконец-то заполнил пустоту, позволил ей развернуться широкими, мощными крыльями.