Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
— Вот вредные! — смеялся в ответ Яр.
Амарис в такие моменты помалкивал, не мешал. Сам полгода как принял силу, помнил, как так же замирал у открытых окон, вслушиваясь в посвист ветров, забирался на самые высокие скалы, получал нагоняй от отца — и упорно лез снова, сидя там и слушая, слушая ветра Эфара. А уж Птичью обсидел вдоль и поперек, нехо с ума сходил, опасаясь, что там-то сын и схлопочет опьянение силой. Но Амарис держался, хотя и казалось: можно шагнуть, и полетишь не вниз, а вверх, выше самой короны Янтора. Держался после сурового разговора с самим Янтором, который пообещал к зиме вернуться и плотно взяться за обучение
— Яр, тс-с-с. Не шевелись. Смотри!
Рысь он заметил вовремя. Горный охотник возлежал на скале, видно, был сыт и грелся на солнце. От рыже-буро-белесого камня и не отличил бы, не поверни кот голову. Янтарные глаза лениво щурились, поглядывая на замерших подростков.
— Не поворачиваемся задом, отходим ме-е-едленно. Другой тропой пойдем.
У Яра сердце так и прыгало, колотилось о ребра, как безумное, но страх был перемешан с восторгом: рысь! Настоящая! Пусть и клочковатая, линяла, избавляясь от тощеватого летнего меха, но вскоре должна была обрасти изумительной пышной шубой. Рысь проводила их скучающим взглядом, широко зевнула, показав внушительные клыки, и отвернулась, снова растянувшись на солнышке. Люди ей были не интересны.
Яр после этой встречи все никак в себя прийти не мог, все сравнивал, сравнивал — и с Кречетом, и с Айлэно. Опомнился, только когда Амарис окликнул.
— Идем, тут уже недалеко. Ну, относительно. Узлы на обережи помнишь, как вязать? За мной пойдешь, и внимательно гляди, куда я ноги ставлю и за что берусь. Там три стенки и трещина.
— Угу, помню, понял. Смотреть в оба.
Пожалуй, этот путь был самым головоломным на памяти Яра. Выложиться пришлось до донышка, и в трещине он едва не завис на половине — просто понял, что если не передохнет, растопырившись, то рук больше не поднимет вообще. Амарис закрепил обережь, вбив в стенку колышек, кивнул:
— Спокойно, отдышись, я тебя держу. Бальзама глотни. Сейчас пройдет.
Яр поступил, как сказано, и действительно смог отдышаться настолько, чтобы продолжить подъем. Любопытство, к тому же, отчаянно кусало за пятки: это к чему же такому они лезут?
Из трещины Амарис вытянул его за руку, похлопал по спине, обнимая:
— Молодец, не запаниковал. Из тебя выйдет хороший горец.
А потом повернул Яра, и тот задохнулся от восторга, рассматривая уступчатое плато, узкое, словно великан решил вырубить себе ступени, чтоб подняться на один из снежников. И по этим ступенькам прыгал резвый поток, грохоча и фыркая пеной. Здесь было уже слишком высоко для горного разнотравья, но отдельные островки жилистой травки встречались, перемежаясь с разноцветными мхами. А в самом низу, где «ступенька» была самой длинной, поток растекался узким озером. И с высоты было ясно, за что его называют Хрустальным: в дальней части, где вода уже была спокойна совсем, в ее глади, словно в хрустальном зеркале, отражались окрестные пики гор, облака и небо. Казалось, если подойти и заглянуть — мир перевернется вверх ногами.
— Можно? — аж охрипнув, спросил Яр.
— Идем. За тем же и вел тебя, — рассмеялся Амарис.
К озеру пришлось спускаться по еще одной скальной стенке, но Яру близость воды словно прибавила сил, да и спуск — это не подъем. Уже внизу он обнаружил еще одно чудо Эфара: ложе озера устилал чистейший белый песок, искрящийся так, что сперва он решил, что это снег. Тогда-то и понял, что читал об этом озере в дневниках, просто Аэно его имени не называл, но как раз отсюда он принес песок на свадьбу сестры и Сатора Шайхадда.
— Горцы говорят, что здесь иногда можно увидеть отпечатки лошадиных копыт, хотя провести сюда коня попросту невозможно. Наверное, это горные козы… Что? — недоуменно вскинул брови Амарис, когда Яр расхохотался так, что не смог устоять на ногах.
— Ну ты же из Эфара! — утирая глаза, выдохнул тот. — Амарис, я просто не могу: сказки читал, Янтора видел — и все еще про коз думаешь?
— Ну, я до прошлой зимы и удэши сказками считал, — буркнул нехин. — Только не говори, что водяные кони в самом деле… Что, в самом деле?!
— А кто, по-твоему, Нииро, супругу первого Теалья, из потока вынес? — отсмеявшись, спросил Яр. — Да что там… Я сам, кажется, на таком ездил!
И, оставив Амариса стоять с открытым ртом, пошел к озеру. Тот, помотав головой, чтоб прийти в себя, поспешил за ним.
— Рассказывай давай! Ты в Эфаре всего ничего, а успел больше, чем я, легенд воочию узреть!
— Ну я виноват, что ли, что Янтор во мне что-то нашел? — вздохнул Яр. Кольнуло обидой, но он поспешно отогнал её, вместо этого принявшись рассказывать:
— Танийо, на нем Янтор ехал, когда мы с Кречетом в Ривеньяру отправились. И сказку про унесенный водой башмачок он рассказал, и про…
Не договорив, он остановился у самой кромки воды, присел на корточки, вглядываясь в хрустальную чистоту. И, почти боясь, протянул руку, разбивая прикосновением это зеркало. Вода была ледянущая — обожгло, будто в кипяток сунул, и тут же занемели пальцы. А когда отдернул, показалось на миг, что вода отпускает нехотя. И почти сразу же разбегающиеся круги разбило, раздробило с плеском и недовольным фырканьем. Поднявшаяся волна обрушилась на берег чуть в стороне, едва не окатив обоих подростков, рассыпалась водной взвесью… Водяной конь загарцевал на песке, оставляя наполняющиеся влагой лунки-следы. За спиной подавился восхищенным вскриком Амарис, а Яр медленно поднялся, опасаясь спугнуть чудо.
— Танийо? Танийо, пенногривый, это же ты?
Жеребец возмущенно всхрапнул, будто говоря: а ты еще кого-то ждал? Потянулся мордой к руке, позволяя погладить бархатные ноздри, прихватил губами за пальцы.
— Ну вот, а я тебе даже угощения не принес… Ой. Хотя, что ты ешь-то? — всерьез озадачился Яр.
— Они еще и едят чего-то? — Амарис подобрался поближе, тоже потянулся приласкать жеребца. Тот шумно обнюхал его ладонь и позволил коснуться шелковой гривы, расплескавшейся по крутым бокам.
— Да чтоб я знал!
Озеро снова всколыхнулось, выпуская на берег сразу табунок водяных коней. Масть у них у всех была одна — серая в гречку, а гривы разнились — были белые, как у Танийо, и темно-серые, и вороные.
— Ой! — пискнул Яр.
Теперь проняло и его: одно дело уже знакомый Танийо, а другое — вот это все великолепие, которое то ли просто посмотреть пришло, кто к их озеру явился, то ли и познакомиться не прочь.
— Мар, ты смотри, а жеребец тут только один, — приглядевшись наметанным взглядом лошадника, заметил Яр. — Видать, это его табун. Это же он им разрешил, хва-а-астается!