Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
И Белый вспомнил. Вспомнил, как выходил из зала Стихий, неся эти крылья за спиной, вороньи, широкие, готовые поднять над землей и лететь, куда сердце прикажет. Только сейчас сердце билось в чужих руках, и иного места ему и не виделось. А вместо руля пальцы почему-то сжимали конскую гриву, и он мчался, этот конь чистейшего Белого пламени, летел сквозь ночь, разгоняя темноту.
Не ошибся мальчишка с изменчивыми глазами удэши. Но поблагодарить его можно будет и позже, а пока Белый мог только дышать, выдыхать из груди переполняющее ее пламя, силу, чувствовать, как бьет в лицо горячий ветер, видеть, как
Конь растаял где-то там же, на обочине, так же незаметно, как и появился. Белому было все равно: Керс наконец был рядом. Настолько рядом, насколько хотелось, позволял прикоснуться, прижать, нашарить эти ярко очерченные губы, которые уже столько времени спать не давали. Целовался как в последний раз — или первый? Керс перечеркивал все, что было до, безжалостно выжигал, оставляя ровно одно: себя. И непонятно было, когда перекатились по пыльной траве, и Керс уже был сверху, вжимал в эту траву властно и жестко, позволяя только чувствовать, а дышать Белый и вовсе забывал, пока не отстранялись вынимающие душу губы, давая сделать судорожный вдох — и снова провалиться в поцелуй. И даже не было страшно от того, что без слов заявлялось.
Он был согласен на все, но Керс снова удивил, не стал требовать ничего. Только дал нацеловаться вдоволь, отогреться, приходя в себя после бешеной скачки. Он был огнем, да, обжигал, завораживал — но на удивление знал меру. И в какой-то момент Белый осознал, что просто сидят плечом к плечу, а у него даже спаш застегнут. И еще кое-что царапнуло.
— Э… А где роллер?
— Сам не догадываешься? — проворчал Керс. — Нету роллера больше. До Фарата пешком пойдем. Ну да и ладно, ночь хорошая.
Белый заржал… И только поэтому не злился всю — неблизкую! — дорогу до Фарата. Добрались как раз к утру, проскользнули домой в рассветных сумерках, когда в мастерской еще никого не было, и отправились отсыпаться. По крайней мере, Белый проспал целый день с чистой совестью: не вымотался, но с такими губами выходить из комнаты было просто стыдно.
***
Керс не мешал Белому отоспаться, хотя сам только сделал вид, что лег. Стоило тому уснуть, как он поднялся и отправился давать разгонную рабочим. Те уже привыкли, что в мастерской заправляет этот странный нэх, когда Белого Стихии носят невесть где, и не возражали. Хотя шороху вчера Ворон навел изрядно, думал Керс, кривясь в своей косой усмешке.
Ближе к вечеру терпение истощилось совсем. Дорвавшись раз, отступать и сдерживаться Керс не то, что не хотел — попросту не мог. Слишком уж изголодался по такому. Именно потому проскользнул на закате в комнату, где в последние несколько дней привык уже ночевать, лег, пока еще не раздеваясь, поверх одеяла, провел подушечкой пальца по зацелованным до трещин губам. Они еще во сне сложились в улыбку. Белый любил улыбаться, правильно, открыто, порой показывая крупноватые зубы. Керсу это нравилось: сам он как-то до конца не научился, только вот наполовину.
Звякнуло окно. Коротко так, предупреждая.
— Белый, к нам гость. Ты не хочешь его пропустить, я уверен.
Сам он с радостью отправил бы сейчас даже этого гостя подальше, но торопиться не хотел. Да и не отстанет же теперь — не мог вчера не учуять того фейерверка, которым Керс просто во все стороны фонтанировал.
— Гость? — заморгал со сна Белый.
Сел, потер лицо — и ошалело уставился на появившегося прямо в комнате мужчину. В смысле, не зашедшего, не вылезшего, там, из окна — просто появившегося и все. Керс криво усмехнулся изумлению, мелькнувшему на лице Белого. Да, гость впечатлял. Он не был высок, но при этом отличался такой шириной плеч, что не во всякую дверь протиснулся бы. Казалось, его можно поставить вместо какой-нибудь колонны, поддерживающей нижний этаж здания, и он будет стоять, лишь иногда с ворчанием переминаясь с ноги на ногу: мол, плечи затекли и надоело все.
Светлые, в песчаный отлив, волосы были едва-едва прихвачены кожаным ремешком, грозившим соскользнуть под тяжестью грозди бусин: стеклянных, металлических, каменных, ажурных и резных, в виде воздушных шаров и листьев. Это как-то отвлекало от лица, но стоило взглянуть — и оно уж не выпадало из памяти. Потому что было обезображено глубокими оспинами, поджившими следами ожогов, будто кто горсть углей кинул и от души в них рожей впечатал.
Керс рядом с этим мужчиной казался тонкой свечкой, запаленной на фоне валуна. Однако же шагнул к нему, бестрепетно дал стиснуть громадной лапищей свою ладонь, обнять — и даже не крякнул под парочкой крепких хлопков, из кого другого вышибивших бы дух.
— Здравствуй, Фарат.
— И тебе привет, — прогудел тот, аж окно в ответ звякнуло. — Ну, знакомь, что ли? А то я уж нарадоваться не могу, на вас глядя. Давно ты так не полыхал.
— А то ты сам его не знаешь, — Керс только головой покачал, ухмыляясь уже в открытую. — Лито Ворон Белый. Просто — Белый.
— Так одно дело со стороны смотреть, а другое — лицом к лицу, — и Фарат протянул лапищу Белому.
Тот пожал её, но по глазам было видно: еще не верит и не понимает. Вот самую-самую каплю осталось, чтобы наконец дошла мысль. Глядя на это, Фарат все-таки не выдержал. Расхохотался так, что звоном отозвались уже все окна, где-то захлопали двери, зашелестело листвой одинокое дерево на улице.
— Ох, не могу… Правду говорят: от любви дуреют, как есть дуреют!
— Белый, — Керс глянул укоризненно, только глаза тоже смеялись, лучились задорным весельем. — Это Фарат. Мой побратим.
И только тогда до затуманенного чувствами, обретением цельности себя и вообще всем прочим разума дошло: Керс! Керс и Фарат! Два поселения, когда-то в незапамятной древности времена слившиеся воедино и давшие начало столице Ташертиса!
— Ты… То есть… Я!.. — вытаращился, заморгал по-птичьи, вызвав новый взрыв хохота.
— Неужто не догадывался, белогривый?
Тот честно помотал головой.
— Да я вообще не думал, что такое возможно! В смысле, я же… А Керс, получается…
— Только вот не говори, что веришь в сказочки про безумных удэши, яскравку б тем сказочникам! — проворчал Керс, бесцеремонно усаживаясь рядом с ним и накрывая сжавшийся на одеяле кулак горячей ладонью — слишком горячей, не то, что для человека, но и для нэх!
Как Белый мог не заметить этого раньше, он тоже не очень понимал. От других таился, после той встречи стараясь походить на нэх — успешно, надо сказать, но вот с ним не мог сдержаться, сила так и плескала.