Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
Он ведь действительно вышел прогуляться той ночью. Проснулся, убедился, что с Фаратом все в порядке — во всех смыслах, что тот растекся по городу, вслушиваясь и вглядываясь, приходя в себя после глубокого сна. Он сильно пострадал тогда, побратим, настолько, что заснул накрепко — и Керс придремал рядом, даже во сне поддерживая и залечивая. Воплотись они тогда — и, наверное, то, что сейчас стало шрамами, было бы жуткими гнилыми ранами.
Прогулка для огненного удэши выглядела бросками от одного источника огня к другому, пьяным весельем, движением после трех веков оцепенения. И вдоль дороги он тогда
Белый был силен, достаточно силен, чтобы стать ему не только любовником. Керс, если честно, немного опасался того, что может не сдержаться и сделать больно: отвык за столько-то веков, да и раньше не больно-то с кем ласкался. Слишком буйный, слишком горячий. Побратимство с Фаратом действительно научило многому, и держать себя в руках — тоже. Но кто б знал, как это было тяжело! А в особенности — когда пришлось отпустить Белого, чтоб голову проветрил, в согласие с самим собой пришел. Керс знал, куда тот едет. Знал, кого может встретить там.
Но то ли Янтор, растолкав всех, до кого сумел дозваться, еще не вернулся в свою вотчину, то ли Акмал молодой огненногривый жеребенок не заинтересовал. И Керс искренне счел это хорошим знаком. Потому что, вернись Белый, пропахший чужой силой — не удержался бы, не сохранил лицо. Ревность — тот же огонь, она жжется так, что сил никаких нет. И устраивать сцену до объяснения… Хорошо, обошлось. А теперь уже и не придется, Белый его и только его! И уж это чует хорошо, вон жмется, плечо к плечу, смотрит на Фарата недоверчиво, спрашивает осторожно. О городе, о приюте, о детях. О том, что волнует.
Фарат не стал задерживаться, ушел быстро. Видел, что не к месту, но не явиться не мог — это Керс тоже понимал. Слишком долго делили одни земли, чтобы не явиться взглянуть на чужую пару. Керс гадал, встретит ли Фарат и свою половинку когда-нибудь. Ведь весельчак, открытый, щедрый, умеющий быть и серьезным и даже суровым. Надежный. Но мысли о побратиме улетучились вместе с ним, и Керс, предчувствуя нелегкое объяснение — до чего ж люди, даже и нэх, любят слова! — снова устроился на кровати, только уже не рядом — напротив.
Но Белый удивил. Долго разглядывал, ничего не сказав, только горел ярко и жарко, белым пламенем, в которое хотелось зарыться пальцами. Потом глянул за окно, кивнул чему-то и зашарил по полкам стоящего у кровати стеллажа. В крохотной комнате только он с кроватью и помещался, да еще техническая ниша, переделанная под шкаф для одежды.
Керс с любопытством следил, как Белый ставит на подоконник толстую длинную свечу, как запаливает её, подправив фитиль. Свеча лучилась Огнем сразу многих нэх, и это было интересно.
— Завтра вечером будь свободен, хорошо?
— Хорошо. А что будет завтра? — любопытно прищурился Керс, подумал и лег на край кровати, развязывая привычный платок. Под ним он прятал уже почти совсем сгладившийся шрам — давнее приобретение, еще до побратимства с Фаратом, напоминание о том, что иногда полезнее промолчать.
— А увидишь! — пообещал Белый. — А пока… Ты мне все-все расскажешь!
И Керс расхохотался сам, позволяя силе растечься по улицам, толкнуть пламя жаровен, свеч и очагов вверх, заставляя плясать и веселиться вместе с ним. Удэши. Расскажет. Все-все!
***
Запасной роллер у Белого был, не мог не быть. Слишком часто перебирал старый, любимый, до последней детальки знакомый. Этот тоже был хорош, не настолько, но… О потере роллера Белый не сожалел ни капли. Потому что сидел за спиной Керс, сжимал руки, грел, положив подбородок на плечо.
Белый чувствовал его любопытство — колкими искрами вверх по хребту, хотя Керс не двигался. Он вообще был удивителен для огненного, мог замирать надолго, вот как сейчас, застывать в мнимой неподвижности. У Фарата набрался, что ли? Ну и когда смотрел, не моргая, тоже было жутковато. Но сейчас Белый откуда-то знал, что глаза у Керса закрыты, он вслушивался в мир, соображая, кого они ждут и сколько еще ждать.
И услышал.
Нэх приближались со стороны Фарата, по одному, по двое, в реве моторов и отзвуках собственных Стихий. Останавливались рядом, глушили движки, и те недовольно ворчали. По большей части огневики, но было и несколько водников-земляных, сразу пятеро воздушников, затормозивших вокруг Белого, слаженной группой, как привыкли двигаться.
Все молчали, ждали, до тех пор, пока не подъехал последний роллер. И только тогда уставились на Белого, так же безмолвно спрашивая, зачем сдернул с дежурств, зачем заставил собраться, как в прежние времена. Керс еще с их приближением выпрямился, теперь только ладонь лежала на плече Белого, согревая его. Тоже ждал — что будет? Смотрел на этих парней — и девушек, их в группе было всего две, но ни об одной Керс не смог бы сказать, что ей не место среди мужчин. Смотрел любопытно, внимательно, схватывая лица, особенности одежды, жестов, мимики. Ловил ответные взгляды, и все сильнее вздергивался уголок рта, обозначая веселую усмешку.
— Белый? — наконец не выдержал кто-то из огневиков. — Что у тебя за срочные новости?
— Всего одна, — серьезно ответил тот. — Знакомьтесь. Это — Керс.
На том тут же скрестились все взгляды, недоверчивые, но с какой-то внутренней готовностью принять, если окажется правильным. Как принимали раньше, когда приводили, так же, порой привозя на сиденьях своих роллеров, порой выдвигаясь парами, без слов говоря: с ним можно ехать наравне, он — достоин.
— Керс? — резкое, как щелчок дерева в костре, имя, явственно чувствующаяся сила — и отсутствие прозвища, хотя огненный молодым не выглядит, скорее, чуть постарше самого Белого.
Удэши не удержался, фыркнул смешливо: ну какое у него может быть прозвище, если имя — это оно и есть? Керс — это след от молнии, расщепившей дерево.
— Керс, — подтвердил Белый. — Удэши. И моя пара.
Рыжий окинул взглядом их удивленные лица и засмеялся, легко и свободно. И тем легче, чем больше голосов вливалось в его смех. Его приняли. Да, сначала изумились, не поняли, но… Поглядели и приняли, потому что не он и Белый горели — один костер на двоих пылал, белоснежный, ослепительный. Путеводный, потому что место Белого — во главе, на острие.