Дело генерала Раевского
Шрифт:
— А откуда вы знаете его? — спросил Олег.
— Я его знаю по лагерю, — сказал Кирилл Маремьянович.
— За что он сидел?
— За разбой. Было у него ещё изнасилование. Как говорится, букет. Он попал под амнистию, часть скостили. А потом вышел, решил со всем прошлым завязать. Я с ним встретился после лагеря случайно. Потом он работал, как мне говорил он сам, в социологическом институте каких-то гражданских исследований. Насколько я понял, их интересуют сложившиеся социальные мифологии, тенденция и практика их естественного формирования, возможность их анализа и воздействия на этот процесс. У них есть две тенденции: одна — это нецелесообразность разрушения сложившихся мифов независимо от их правдивого отношения к действительности. Другая — анализ и дискредитация лживых мифов, приближение мифологии к действительности. Первую представляет Евгений Петрович, вторую — Иеремей Викентьевич. Они постоянно конфронтируют. Это я выяснил не сразу, а в процессе знакомства с ними. Они у меня часто бывают как у холостяка. Играют в преферанс, иногда приходят с женщинами. У меня две комнаты, никто никому не мешает.
Кирилл Маремьянович отхлебнул несколько глотков и задумался.
— Я уже затянул свои откровенности, — сказал он наконец, вздохнув тяжело. — Когда Евгений Петрович пришёл ко мне, я рассказал ему о посещении, о разговоре, о моем изгнании с работы. «Надо было мягче, — сказал он, выслушав меня, — ты слишком резко с ним поступил. И при чём тут генерал Раевский? Они этого не прощают. А впрочем!..» Он встал со стула, прошёлся по комнате и вдруг заявил, что у моего посетителя была сама по себе прекрасная идея и я от неё, может быть, даже зря отказался, поскольку они стали теперь такими беззубыми и либеральными, что кроме как бабами их не назовёшь. Поэтому они рано или поздно развалят государство. Их надо заменять какими-то более решительными структурами, может быть, даже полусамодеятельного характера. И так полушутя сказал мне, что ему нравится сама эта идея с аппаратом в стене. Их ассоциации было бы очень полезно перенять. И прямо тут же предложил, не соглашусь ли я сделать то же самое для них за определённую плату. Но никому ни слова, потому что если кто из соответствующих инстанций узнает, что их перехватили, то ему не сдобровать. И я в шутку же ответил, что если он боится, то я уж и подавно.
Кирилл Маремьянович ещё глотнул:
— Но всё не так-то просто в жизни, как мы часто думаем. Незадолго до наших юбилейных собраний он попросил сделать с ним небольшой суточный обмен. Дело в том, что приходит ко мне играть в преферанс один священник, настоятель одной популярной в Москве церкви. Евгений Петрович сказал, что надо бы оказать этому милому батюшке небольшую услугу. Он хотел бы прийти с женщиной, но не хотел бы, чтобы об этом, кроме Евгения Петровича, кто-то знал. Нельзя ли сделать так, чтобы я переночевал в связи с этим где-то у знакомых, а батюшка у меня. Человек он достойный уважения всяческого очень, помогает бедным, но вот такую имеет слабость. В случае чего и церковную услугу может оказать: кого тайно крестить, кого исповедовать или причастить тайно — всё можно у него. Я согласился. И совсем недавно позвонила мне какая-то женщина, довольно милым голосом она сказала, что хотела бы со мною встретиться по весьма для меня важному поводу. «Где?» — спросил я. «Сама к вам приеду, я знаю, где вы живете. Ночевала у вас». — «Тогда я жду вас». — «Еду», — сказала женщина и положила трубку. Через полчаса появилась довольно милая женщина, которую я как-то видел с Евгением Петровичем. Не снимая пальто, она сказала, что пришла на минутку. «По долгу порядочности», — как она выразилась. Она мне сказала, что как-то ночевала у меня в компании трёх мужчин. То есть не ночевала в полном смысле этого слова, но играла с ними в преферанс. Она и раньше играла, но это была игра не совсем обычная. Дело в том, что с игроками пришли ещё двое. Пока шла игра, они довольно искусно вмонтировали в стену какой-то прибор и ушли. Она показала мне участок стены, подвергшийся операции, и ушла. Если бы она не показала мне участок этот моей стены, я бы никогда сам ничего не заметил, — сказал Кирилл Маремьянович и залпом выпил почти стакан водки.
— Так вы считаете, что это Безопасность? — спросил я.
— Не думаю, — спокойно ответил Кирилл Маремьянович. — Таких в Безопасность не берут, там до сих пор строгий отбор, а у них прошлое не весьма благонадёжное у всех.
— Например? — попросил я.
— Евгений Петрович, например, в прошлом налётчик как минимум. Иеремей Викентьевич — растратчик.
— Как? — удивился я.
— Где-то в конце двадцатых или в начале тридцатых он работал бухгалтером на крупном предприятии. Карманы набивал, как мог. Попался. Должны были судить, богатый срок ему маячил. Таких обычно вербуют, если тип сообразительный. Люди вообще вербуются с удивительной охотностью, особенно у нас. С тех пор он работал на всю катушку, стал асом этого дела. По поводу его работы не одно исследование закрытое у них написано. Ставил даже условия, если что-то не нравилось.
— Например?
— Например. Подсаживают его к сложному подследственному. Через день он отказывается. Я, говорит, работать в таких условиях не могу: у сокамерника ноги потеют, воняют. Или: сокамерник громко во сне храпит.
— Он и теперь там работает?
— Сейчас он на пенсии. Причём пенсия у него большая, как у хорошего инженера. В качестве консультанта его порой используют в особо важных делах, но он требует, чтобы за это платили сверх пенсии. Человек, надо сказать, умный, предельно сообразительный. Как провокатор личность непревзойдённая. Сейчас он где-то в Марьиной Роще душа одной полудиссидентской компании. Никому и в голову не приходит, что это за птица. Любят и уважают его там с мала до велика.
— А вы на каком у них счету? — поинтересовался я.
— Ни на каком. Я счастливый человек, я — алкоголик. И не скрываю этого, — хихикнул Кирилл Маремьянович, — таких приказано не вербовать. Проболтается.
— А кандидат исторических наук? — спросил я.
— Этот вербовке тоже не подлежит. Он сидел. Сидел за изнасилование. Там его сделали педерастом. Так себе, как штучник, может быть, он и работает, но без особого доверия.
— Интересно, священник всё же был у вас? При нём они вмонтировали вам в стену? — Я повертел указательным пальцем вокруг виска.
— Я спросил её, эту дамочку, когда она уходила, уже в дверях. Она ответила отрицательно: «Никакого батюшки не было». Ну, думаю, врёт. Чем-то он её подвёл, вот она и продала.
— А чего вы сейчас от меня хотите? — спросил я. — Просто вызвали, чтобы закончить беседу?
— Не совсем, — Кирилл Маремьянович глянул мне в лицо. — Я считаю, что вашему другу более ко мне лучше не появляться, от греха подальше. Тем более, кажется мне, они за ним давненько приглядывают. — Кирилл Маремьянович посмотрел на Олега. — То есть, вернее так: Евгений Петрович на него какой-то давний зуб имеет. Он злопамятен. Не уверен вполне, но кажется мне, что так. Будьте осторожны, — сказал Кирилл Маремьянович, вставая, чтобы уйти домой.
— Вам нужно быть тоже осторожным, — сказал я, — мы ведь люди для них посторонние.
— Видно, не совсем, — задумчиво и обречённо сказал Кирилл Маремьянович. — А что касается меня, то я, если Бог даст, из Москвы уеду. У меня есть одна хорошая женщина. Ещё лагерная знакомая. Она давно меня любит. Я всё не решался на ней жениться. Женюсь и уеду к ней в Сибирь. А квартиру продам. Здесь делать нечего. Здесь жить просто страшно.
— Страшно жить везде, — сказал я.
— Это верно, — согласился Кирилл Маремьянович, — особенно когда пьёшь.
— И когда не пьёшь, — добавил я.
— Нет. Всё же, когда пьёшь, ещё страшнее. — Кирилл Маремьянович помолчал, о чём-то мучительно задумавшись. — Вот говорят, что верующие ничего не боятся. Стать бы верующим. Но как?
— Поверить, и всё. Как ребёнок, — сказал я, — как ребёнок верит, что у него есть отец...
— И мать, — поддержал Кирилл Маремьянович, — это здорово. Но для этого нужно было родиться гораздо раньше и в другой стране.
— А я думаю, что именно в нашей стране поверить в Бога даже легче, необходимее. Другого выхода у нас просто нет. Генерал Раевский в Бога верил...
— Вы, пожалуй, правы, спасибо вам, — сказал каким-то сломленным голосом Кирилл Маремьянович, — не проклинайте меня, глупого, спившегося старика.
Он вдруг обнял меня, весь ко мне приник и заплакал. Он плакал, вздрагивая всем телом и всхлипывая, как ребёнок.
9
— Я не могу туда не пойти, — сказал Олег, шагая по комнате, — не пойти — значит сдаться. Не пойти — значит показать, что я его боюсь. Не пойти — значит залезть в нору. Нужно жить, нужно отстаивать себя, свой мозг, свой талант, свою душу. Человек испугавшийся — это человек побеждённый. Почему проиграли декабристы? Они укрылись в тайные организации — это раз, они решились на мятеж после этого — это два, и они изготовились на убийство. Поэтому они проиграли.