Дело генерала Раевского
Шрифт:
— Нет. Мы достойны наших поруганий... С какою лёгкостью поэты лгут! Порой...
Олег пошёл в прихожую и быстро оделся.
— До встречи, — сказал он, захлопывая за собою дверь.
Потом он вернулся, из приоткрытой двери прочёл:
Он был в Смоленске щит, в Париже — меч России.ДОПРОС
1
Мы приехали, как это и было условлено, в полдень. Стоял светлый морозный день, но уже чувствовалось в воздухе приближение весны. Весна никогда не обманет. Она может задержаться и пропустить вперёд метели. Весна может сделать вид, будто её вообще нет, гололёдом с пронзительными ветрами она порою припугивает нас. И даже мартовские рассветы в России бывают временами такие морозные, что начинает казаться, будто это совсем не весна, но зима. Однако стоит взглянуть на небо, увидеть, какая лазурь осеняет оживающие почки берёз, — и становится всем ясно: без весны дело не обойдётся. Не случайно художники наши так любя г эту раннюю пору весны, что пишут и пишут удивительно нежные пейзажи с небесами, берёзами, сияющими от света избами и краснощёкими всадниками на сельских лошадях да девицами в полушубках под полушалками да с коромыслом на плече. Правда, некоторые уже забыли или забывают, что же это за слово такое — «коромысло», чего это оно обозначает.
Мы приехали и были слегка удивлены. Дело в том, что это воскресенье оказалось не привлекательным для гостей. Пришедших было необычайно мало по сравнению с прошлыми нашими заседаниями. Евгений Петрович, Иеремей Викентьевич, кандидат исторических наук, конечно, хозяин и тот боевитый молодой человек в толстом свитере, который недавно предположил, что Кутузов имел высокие стратегические помыслы исторического масштаба, увлекая Наполеона в Москву. Ничего вроде бы особенного не произошло, но чувствовалось в комнате некое настроение, которое не соответствовало тому, что сияло в небе. Была та же водка, та же картошка «в мундире», гранёные рюмки, портрет лошади на стене. Кирилл Маремьянович был задумчив и настороженно посматривал на гостей, с выражением лица человека, который либо что-то знает особое, либо не совсем понимает, что происходит.
Мы с Олегом были спокойны. Олег решил сосредоточить своё выступление на роли Раевского в двух определяющих историю континента сражениях кампании, последовавшей за бегством Наполеона из России. Мы решили, что незачем обострять беседу вокруг вопросов социального порядка, потому что в текущее время не всё и не совсем чётко можно пояснить по данной проблеме тем, кто, может быть, не в состоянии понять, о чём идёт речь. Правда, в последнюю минуту перед началом выступления Олега пришёл ещё один человек. Раньше он не появлялся. Это был крепкий, хорошо упитанный мужчина лет пятидесяти с крупными, некогда сильными кистями рук, мелко иссечёнными здесь и там давно заросшими шрамами. Лицо его массивное опиралось на мощную челюсть, гладко и чисто выбритую. В движениях он был спокоен и прост, но крепок. Так выглядят обычно давно сошедшие с ринга чемпионы, живущие в достатке и почёте. Пришёл он в пыжиковой шапке, которую, прежде чем повесить на вешалку, внимательно погладил, как бы приглядываясь к ней с особым усердием, даже, может быть, любовью рачительного хозяина.
2
— Мне хотелось бы сегодня коснуться событий, — начал Олег после того, как все выпили и закусили, — которые как-то остаются в стороне, особенно в последние годы, в стороне от нашей исторической науки. Мы многоречиво и с особым усердием повсеместно и на всякие лады обсуждаем всего Лишь один отрезок событий, а именно: бегство Наполеона из России. Я не случайно говорю «бегство», а не «изгнание». Как это ни грустно признать, но изгнания как такового почти не было. Сначала такая великая, в том числе и в военном отношении, держава, как Россия, не подготовившись к войне, проиграв Наполеону все дипломатические игры на предупреждение войны и подготовки к ней, бездарно привела завоевателя в Москву. Дипломатия российская была в это время ниже всякой критики, как, впрочем, и во времена пакта Молотов — Риббентроп, когда сталинская дипломатия проглотила все фашистские крючки с наживкой и растянула фронт от моря и до моря. Правда, Александру Первому всё же удалось умением Каменского, Багратиона, Барклая и Раевского захватить Финляндию, а Сталину с узколобостью Ворошилова, Тимошенко и Мерецкова тут не подфартило. К собственному народу мы традиционно относились хуже, чем к чужим. В Москву мы Наполеона привели, на Петербург дорогу открыли, в южные губернии ворота растворили, мы сделали всё для Наполеона, даже услужливо выпустили его домой, где он уже через три месяца имел трёхсоттысячную армию и снова превосходил нас вплоть до самого Лейпцига. Мы ещё и сожгли свою столицу, чем преступно гордимся до сегодняшнего дня. Между тем второй период войны, уже настоящий разгром Наполеона, мы замалчиваем. А без России этого не произошло бы. При той ничтожности европейских военачальников, которые ничем не отличались от наших Витгенштейнов и Барклаев. Кутузов единственно чем отличался от них — масштабностью своей личности, которая принесла на жернова петербургской бюрократии все свои недюжинные способности, самоосквернив их. Этим Кутузов проложил столбовую дорогу выращиванию в нашей государственной и военной области типа лицедея и симулянта этой деятельности, который процветает у нас с невероятной успешностью до сих дней. Я обращаю внимание на этот фактор трагический потому, что уже одно государство Российское он разрушил, а теперь довершает разрушение второго.
В комнате установилась мёртвая тишина, и только гость, любовно погладивший свою шапку, перед тем как водрузить её на вешалку, кашлянул.
— Но к делу, — ответил Олег на этот одиночный акт кашляния, — поговорим о заграничном походе нашей армии. В гостинице «Англетер» аббату Прадту Бонапарт не лгал: к этому моменту во Франции у него действительно было сто двадцать тысяч под ружьём, а те триста тысяч, которые он обещал привести с собою, он имел уже через два месяца, и численность войск его всё увеличивалась... В апреле Наполеон уже имел двести тысяч под ружьём на линии противостояния, союзники — девяносто, русских из них пятьдесят пять тысяч солдат. Последовал разгром под Лютценом 2 мая, и Наполеон занял Дрезден, через двадцать дней Бауцен. Обессиленные союзники ушли в Силезию. Потом перемирие. И вот осенью, когда союзники набрали полмиллиона солдат, из них русских сто восемьдесят тысяч, показалось, что развязка близка. Но разгром при Дрездене и отступление в Богемию... Здесь попробовали в роли главнокомандующего тоже фельдмаршала, уже Шварценберга. У Шварценберга двести тридцать тысяч солдат, у Наполеона сто семьдесят. Сначала нерешительные, в духе Кутузова, действия Шварценберга, и затем разящий удар Наполеона по левому флангу союзников, которые в панике бежали. Прикрывает беспорядочное отступление корпус Остермана-Толстого, уже хорошо знакомого французам, который разбивает преследователей при Кульме. И решающее сражение всей кампании происходит шестнадцатого — девятнадцатого октября, почти через год после Малоярославца, под Лейпцигом, известное нам под названием Битвы народов. Россия, Пруссия, Австрия и Швеция сломили здесь Наполеона, который имел двести тысяч французов, поляков, итальянцев, бельгийцев, голландцев при семистах орудиях. Ему противостояли более трёхсот тысяч солдат при полутора тысячах орудий.
— Ничего себе, — заметил боевитый молодой человек.
— Всё решалось в этой грандиозной битве в районе Вахау — Либертвильквич, где Барклай командовал восьмьюдесятью пятью тысячами солдат против ста двадцати тысяч бойцов Наполеона. Здесь наступает решительный момент... — Олег окинул взглядом всех присутствующих. — Может быть, есть желающие подкрепить себя во славу русского оружия?
Кирилл Маремьянович наполнил рюмки. Все молча выпили. Олег продолжил, вынув из лежащей перед ним папки испечатанные машинкой листы:
— Лейпциг лежит в широкой плодородной долине, изрезанной множеством рек и речушек в неглубоких долинах. Множество селений вокруг раскинулось живописно с их каменными постройками, крепкими оградами, церквями, которые представляют из себя превосходный реквизит для использования их в оборонительных действиях для цинично относящихся к населению военных. Много в этой благоустроенной местности каналов и рукавов течения рек Плейссе и Эльстера. В последней из них предстояло утонуть при бегстве одному из знаменитых маршалов Наполеона Юзефу Понятовскому [3] , племяннику польского короля Станислава Августа. Вокруг по долине Эльстера много болот. Во все времена сражения погода стояла мрачная, проносилась буря и срывала кровли, выворачивала деревья, нагрянувший за нею ливень залил бивачные огни готовившихся к кровопролитию сторон. Первый день сражения был мрачен и дождлив, а шестнадцатого октября, на второй день, всё время шёл дождь. Природа негодовала. Здесь Наполеон предполагал всеми силами ударить по войскам Барклая, но не смог, отложил атаку. И тогда был сам атакован.
3
Родился Юзеф в 1763 году, служил в австрийской армии, был адъютантом императора Иосифа Второго, в Польше получил звание генерал-майора, воевал против русских, командуя одной из армий, вернулся в Вену. В 1794 году вернулся в восставшую Польшу, оборонял Варшаву, а потом пристал к Наполеону. Сражался при Бородине, бежал из России вместе с французами, похоронен на Вавеле в Кракове.
— Так это и бывает, — заметил субъект.
— Как всегда, при отсутствии в войсках яркой личности, таланта в планах союзников была путаница. Шварценберг действовал в духе Кутузова при Тарутине или под Аустерлицем. Но здесь Наполеон был уже ослаблен. Генерал Толь, в отличие от Кутузова при Аустерлице, дал перед государем трезвую оценку диспозиции и действиям Шварценберга. Государь, помня этот печальный опыт, пригласил к себе австрийского главнокомандующего, но тот упорно защищал свои бездарные идеи. Обычно мягкий и уступчивый, Александр не выдержал и сказал: «Итак, господин фельдмаршал, вы, оставаясь при своих убеждениях, можете распоряжаться австрийскими войсками как вам угодно, но то, что касается до русских войск Великого князя и Барклая, они перейдут на правую сторону Плейссы, где им следует быть...» Таким образом, войска Барклая в числе восьмидесяти четырёх тысяч человек с четырьмястами орудиями (это в двадцать два раза больше, чем у Раевского при Бородине) расположились в две линии с резервом. Количество солдат Барклая превосходило число солдат Раевского на Курганной высоте в десять раз. Таким образом император Александр с помощью проявившего гражданское мужество генерала Толя, в отличие от Кутузова, спас войска союзные и свои от разгрома и решил судьбу Европы образом, прямо противоположным тому, который продемонстрировал Кутузов под Аустерлицем и под Москвой. Во второй линии стоял Николай Николаевич Раевский, за центром первой линии с первой бригадой третьей кирасирской дивизии и гренадерским корпусом. Именно эти войска решили судьбу Наполеона. Здесь же под началом цесаревича Константина Павловича стояла пехота Милорадовича с гвардейским пехотным корпусом Ермолова...
— Ермолова, — подчеркнул субъект.
— Так Толь, генерал из старинного эстляндского рода, переселившегося из Голландии в XV веке, участник Швейцарского похода Суворова, воевавший с турками, умело сражавшийся под Смоленском и Бородином и с декабря 1812 года генерал-квартирмейстер главного штаба Александра Первого, совершил то, что не решился сделать ни однажды за свои схватки многоопытный в царедворстве боевой выходец из древнего русского рода. Сражение шло на огромном пространстве и с переменным успехом. Почувствовав переломность момента, Александр Первый приказал лёгкой кавалерии идти на Греберн, а кирасирам Дуки и гренадерам Раевского — к Ауэнгейму, наиболее опасным участкам, где должны были развернуться решающие события. Там они и развернулись.
— Там, — подтвердил субъект.
— В полдень около двух часов французская кавалерия начала строиться в две линии для генеральной атаки. Это происходило к востоку от Вахау. Гвардейская кавалерия императора стояла здесь в резерве. Возглавить атаку Наполеон поручил неутомимому и отважному любимцу своему и мужу сестры его Каролины, сыну трактирщика, маршалу Франции, герцогу Бергскому и Клевскому, королю Неаполитанскому, истребителю роялистов в октябре 1795 года, герою Итальянского похода, герою похода в Египет, во главе гренадеров с ружьями наперевес разогнавшему Совет пятисот 18 брюмера 1799 года, командовавшему кавалерией в России и остатками Великой армии после бегства Наполеона. В этот полдень 16 октября оставалось два года без трёх дней до того, когда он с небольшим отрядом верных солдат будет схвачен в Калабрии близ Пиццы и расстрелян.