Демобилизация

Корнилов Владимир Николаевич

– Чего тебе?
– лениво спросил сидевший к нему лицом Морев.
– В штаб кого-нибудь? Лейтенанта Курчева, да?

Борис поднял голову. Солдат мялся, стоя сбоку от Секачёва.

– Нет, не в штаб, - наконец выдавил посыльный.
– Мне до вас, товарищ лейтенант.

– Говори. Я не глухой, - процедил Курчев. Солдат все еще мялся.

– Не пыхти над ухом, - рассердился Секачёв.
– Чего пришел?

– Да... это самое, - промямлил солдат и тут, словно махнул рукой, мол, что мне, больше других надо, -

выпалил: - Капитан Зубихин велели у лейтенанта Курчева на полчасика машинку позычить.

– Чего?
– присвистнул Федька.

– Достучался, - качнул головой Морев. Зубихин был полковым особистом.

– Скажи, занята. Видишь, сам печатаю. Скажи, пусть в штабе возьмет.

– В штабе заперто, - неопределенно пробурчал посыльный.
– Младший лейтенант Абрамкин в наряде...

– Ну, и моя занята. Поищи Абрамкина, пусть отопрет.

– Начфин там не приехал?
– подал голос Гришка.

– Приехал, - кивнул солдат.
– Только деньги, вроде, завтра давать будут. Батя чего-то заболел.

– Идите, - сказал Секачёв.

– Порядок в танковых войсках!
– закричал Федька, едва прикрылась за посыльным дверь.
– Давай, старлей, отвальную!

– Придется, Григорий Степанович, - пробасил Ванька.

– Лёдчик, лёдчик! Па-адъём!
– тряс спящего Морев.

– А ну к ерам эту пулю, - другой рукой Морев смял двойной тетрадный лист с росписью.

– Тише ты, - вырвал у него и бережно разгладил бумагу Секачёв. Григория Степановича распишем, а сами завтра доиграем. Дуй пока за горючим, Григорий Степанович.

– Вы это, без меня, ребята...
– пытался сопротивляться Гришка. К нему возвращались утренние страхи.
– Я ж, бухой, до шоссе не дотопаю.

– А ты ночуй, - подсказал проснувшийся летчик.

– Не могу. Не могу, ребята.

– Чего не можешь, Григорий Степанович?
– толкнул дверь начфин. Налетай, подешевело! Расхватали - не берут!
– и, растолкав сгрудившихся офицеров, он хлопнул об стол серым спортивным чемоданом.
– С доставкой на дом! Батя бухой. Велел завтра давать. Но для своих я всегда. Кто первый?

Он вытащил лиловатую ведомость и начал священнодействовать .

– Обманули тебя, Григорий Степанович. За "молчи-молчи" - выходное не платят. Я справлялся. Расписывайся. Вот за февраль с надбавкой и за два без...

– Фью-ить! Полкосых долой...
– засмеялся Морев.
– Давай, лёдчик, за бутылками. Жертвую четвертную, - он вытащил из кармана кителя сложенную вдвое двадцатипятирублевку.

– Не надо. Я сам, - сказал Гришка.

– Ничего... Надо. А то гавриков до бениной матери. Ну, кто больше? Лёдчик? Так. Исто-рик? Ванька? Пехота, пить будешь?
– спросил он расписывающегося последним в ведомости Волхова.
– Не будешь? Тогда катай отсюда.

– Ну, ты...
– неуверенно пробурчал Волхов. По

тону Морева, как всегда, нельзя было понять, шутит тот или говорит всерьез.

– Забирай сундук, начфин, и разом назад. Только соседа не приводи зануда...

– Он не пьющий, - засмеялся начфин. Его соседом по домику был инженер Забродин.

– Ничего, пусть приходит. Я за ним забегу, - суетился Гришка.
– Вот, Володя, возьми еще, - он сунул Залетаеву сотенную.
– Пусть инженер придет.
– До автобуса подкинет, - и он вышел вслед за начфином.

– А мне чего? Нам, татарам, одна муть - что малина, что...
– скривился Морев.
– Чего кислый?
– кивнул Борису.

Тот возился на койке, закрывал машинку и складывал отпечатанные и чистые листы в кон-торскую папку с завязочками, где уже лежал запечатанный конверт с письмом в Правительство.

– Чего кислый?
– повторил Морев.
– Не дрейфь, батя сегодня бухой. Не вызовет.

– Чемодан у тебя большой?
– спросил Курчев.

– Забыл? Вроде твоего.

– А у тебя?
– повернулся Борис к Федьке.

– Спортивный.

– Тогда давай.

Федька высыпал на стол из такого же, как у нач-фина, чемоданчика несколько черных конвертов, видимо, с фотографиями, две пары толстых деревенских носков, толстую байковую рубашку и катушку белых ниток с блеснувшей тонкой иглой.

– К себе положу, - сказал Курчев, смахивая всё со стола в свой большой чемодан. На дно Федькиного чемоданчика он сунул папку и придавил машинкой. Оставалось еще свободное место и, смяв, он засунул туда несколько экземпляров "Красной звезды", лежавших стопкой на подоконнике.

– Ты чего?
– с ленивым интересом спросил Морев.
– Чудик, опер везде отыщет.

– В Москву отвезу. Сломал. Ремонт нужен.

– Ну, и правильно, - кивнул Морев.

– Ты ж арестован?
– присвистнул Федька.

– А вы не видели. До рассвета обернусь.

"Только где бы это допечатать?
– соображал про себя.
– У Алешки нехорошо. Подумает, это я так, тяп-ляп. Я ведь ему пел, что всю зиму корплю над рефератом."

– Вань, не помнишь - ты уголь разгружать ездил, - от какой станции ближе, второй или первой?
– крикнул он во вторую комнату Секачёву.

– До второй, а там дуй по бетонке, а потом сюда до поворота. Натопаешься. Километров восемнадцать...
– зевнул Секачёв. Он вышел из своей комнатенки и стал расстеливать на столе газеты.
– Упьетесь ведь, как свиньи, - проворчал по-старушечьи, пряча усмешку.

– Стели, Ваня, стели. Порядок нужен, - согласился Морев.
– А это кто такой?
– он поглядел на газетную фотографию, повернутую к нему вниз погонами.
– Подполковник Запупыкин, - прочел наобум.

– Молодец, товарищ подполковник. Повезло тебе.