Демобилизация
Шрифт:
– Родовое поместье?
– Бог его знает. Может, родовое, а может, на барщине там вкалывали. Надо отца спросить. Я как-то не интересовалась.
– Вот всегда у нас так, - вздохнул доцент, радуясь возможности перейти от препирательств к какому-то общему разговору.
– Родства не помним. На предков плюем. Ты смеешься, а может, у тебя действительно благородная фамилия?!
– А чего в ней благородного? Я за пятнадцать рублей ее сменила. И плевать тебе на мою благородную фамилию и на свою - тоже.
– Я еще ее верну.
– Ох, испугал! Мамочку пугай,
– Ничего ты не понимаешь. Думаешь, донкихотство какое-нибудь? Ничего подобного! Я не Дон-Кихот.
– О, конечно. Тут я с вами целиком и полностью. "В наш век, когда все дороги ведут..."
– Заткнись!
– Ого...!
– Ну, прости. С тобой говорить невозможно. Да, вчера было "в наш век", а завтра, вернее, послезавтра или после-послезавтра уже не будет "в наш век". Другой будет век. Ты же умная баба.
– Благодарю.
– Не за что. Ты - умная, Марьянка, и должна понять: ничего не стоит, все движется.
– Диалектика.
– Хотя бы, - поморщился доцент.
– Эксперимент не получился. Отец родной уже чувствовал и, когда приперло, вспомнил и Ивана Грозного, и Донского, и синод открыл...
– Понимаю...
– Ну, вот. Чего ж ерепенишься? Государство есть государство, и без этих, ну, в общем, - балок... (он хотел сказать по Бороздыке - крепей, - но забыл это слово) не обойдется. Если балка - дрянь, то менять надо, а то все поплывет.
– И что же - благородные фамилии нужны?
– И они тоже. Якобинского дворянства не получилось.
– Ой ли?
– Да, не получилось. В 37-м перемололи, да и вообще Победоносиковы скапутились.
– Смелый ты стал.
– Это с тобой...
– А вдруг донесу? Лучше Инге своей вещай, а я слышать этого не слыхала и вообще ни к чему мне. Играть еще будем?
– Давай, - нахмурился доцент.
– Ты пойми, - сказал спустя две партии, в которых ему везло и он отыграл половину проигранных денег.
– Идеи - это материальная сила. Идеи те же опоры и одновременно рельсы, направляющие, трамплины, если хочешь... Нельзя все сводить к снижению цен.
– Давно, кстати, не было.
– Налог с крестьян снизили. Зато теперь народ накормим.
– Ой ли?
– Не кривляйся. Еда еще не все. Мы - люди, а людям нужен Град!
– Припаси это для Инги. Я тупая. Какой там Град, если на головах друг у друга живем, трех метров квадратных на человека не набирается!..
– Китеж-Град. Библию читать надо.
– В библии Китежа нет. Если уж слушаешь Бороздыку, так хоть запоминай, откуда что. И вообще припаси все это для аспирантки. Меня охмурять нечего. Сам из долгополых. И Инга твоя такая.
– Она настоящая.
– Как же! Родственник бомбу в царя кидал?
– Ну?
– Тихвинский был мещанин. Дворянством там и не пахло.
– Все равно. В истории он есть. Помнят.
– И чего помнить? Кучера убил и своих всех заложил.
– Брось...
– Заложил. Сразу раскололся и всех как есть назвал. Почитай, если не веришь.
– Мне неинтересно. И вообще дочь за отца...
– Ну, это уж, конечно. Особенно
Сеничкин, который еще не обсуждал с Бороздыкой деятельности Александра II, благора-зумно промолчал. "Конечно, я темноват, - думал он.
– Не темноват, а точнее, кое-что пропустил. Всего объять невозможно. Игорь Александрович - болтун, но в начитанности ему не откажешь. А все-таки сути он не ухватывает. Не политик. Всякая мораль должна опираться на политику. Вопрос о власти выше вопросов морали. Морально все, что тебе на пользу. Но с мамашей я зря ссорился. Не поймет и еще отцу расскажет. Нет, пожалуй, не расскажет... И все-таки не надо было ее расстраивать. Пристала: 'Помирись с Марьяной, помирись. Представляешь, как расстроится Василий Митрофанович'. Чёрт, всюду Василий Митрофанович!.."
– Прошла весна, настало лето,
Спасибо Васеньке за это,
– не удержался он и, подражая материнскому голосу, выпалил вслух.
– Бесчувственный ты, - сказала жена.
– Кричишь о первородстве, а родную мать ни в грош не ставишь. Тебе ее ругать не за что.
– Как сказать...
– Не за что. Женщина, которая ради сына пошла на мезальянс, - уже Жанна д'Арк.
– Не кривляйся.
– А что, "гробик ребенку и ужин отцу", - пропела и показала мужу язык.
– Жалко мне тебя, Лешка. Только не изображай смертельно обиженного. И с аспиранткой ты наплачешься и с Игиными идеями насидишься. Да, да и не спорь. Все кончится большими сухарями и адвокатами!..
– Много ты понимаешь!
– Сколько надо. Я же не говорю, что всего этого, о чем поет Бороздыка, не будет. Может, и будет. Может, произведут капремонт, заменят балки и перекрасят фасад. Только малярам и архитекторам никогда не светит. Вспомни Барму и Постника.
– Не каркай!..
– А ты не высовывайся. Кто опережает свое время, тот не доживает до следующего...
– Тебе бы лекции читать!..
– А что - буду! И статьи писать буду, и монографии! Все у меня, Лешенька, будет, а у тебя небо в клеточку, как говорят у нас в милиции! Эх ты, товарищ прокурора! Десять лет науку долдонишь, а ни черта не понял. Музыку заказывает тот, кто платит, а танцует меня тот, кто меня ужинает.
– Сейчас уже не то.
– Что не то? То самое. И сколько ни дуйся, приемного отца не переплюнешь. Ты у него плясать будешь, а не он у тебя.
– Отца академик съест.
– В данном случае, возможно. Но этому...
– Марьяна назвала Героя, ... тоже не пофартит. И он - плясун и лабух. В общем не советую:
Никому не говори,
Залепи газетою,
– пропела, переделав на свой лад скабрезную частушку.
Они еще долго спорили, пока Марьянины родители не вернулись с завода и Сеничкиных не позвали к обеду. У Фирсановых доценту всегда бывало не по себе, а теперь из-за неладов с женой он вовсе был не в своей тарелке и поэтому много пил и острил, большей частью не к месту. И, чего с ним никогда не случалось, рассказал при теще и свояченице пару сомнительных анекдотов.