Демон-Хранитель
Шрифт:
— Мне всё равно, — произнёс я, холодно улыбаясь.
Он оскорбил другого. Там бы ему чертовски досталось от меня, здесь же сошло с рук, но терпеть этого «балагура» на хотя бы этом уроке я был не намерен.
Парень рассмеялся и, театрально раскланявшись, вышел из аудитории. Класс вначале рассмеялся, но затем снова умолк и напряжённо смотрел на меня.
Я, чуть и продолжил свою прерванную речь:
— А теперь достаём бумагу, ручку и напишем…
Из середины класса вновь послышался голос, басистый, немного ломающийся, очень наглый и самоуверенный, просто взывающий
— Эй, а если у меня нет бумаги?
Я проигнорировал выкрик и снова продолжил:
— Напишем сочинение…
— Эй, ты слышишь меня? Чё ты меня игноришь? Ты, педик… — снова этот голос, будто выплёвывающий слова, и он определённо нарывался.
— Сочинение на тему… — я как мог так и не обращал внимание на наглеца, потому что знал, что ещё чуть-чуть и выдавлю ему глаза, а это мягко скажем не педагогично.
Он встал в полный рост ничуть не уступающий моему, и я увидел, что ко мне приближается здоровый детина — парень с бритой налысо головой с татуировками на руках и жующий жвачку. Он нагло вплотную подошёл ко мне.
— Я тебе, придурок, вопрос задал! Ты чё попутал? Лучше ответь, — и он кулаком стукнул по столу, так что всё, что на нем было, подпрыгнуло, класс замер, ожидая зрелищ.
Впрочем, ничего нового для человечества, которое всегда жило только этим, а ну и ещё хлебом.
Я усмехнулся, глядя ему в глаза, и ответил:
— Столу не больно, он не живой, а твои слова меня не трогают, мне всё равно, — потом добавил, своей энергией прощупав парня, видя, как желваки играют на его лице и прося Творца даровать мне спокойствие, потому что я мог убить его: — Ты ненавидишь весь мир, и я был таким же, но тебе не стоит злиться на меня. Я — тот, кто даст тебе знания, без которых тебе не выжить в этом мире. А теперь сядь и постарайся так больше не делать…
— А… — протянул он вопросительно, недоумённо глядя мне в глаза, сам удивляясь, как я мог так его осадить: и ему не обидно, и не хочется размахивать кулаками.
— Бумагу? Держи, — предугадал я его вопрос, и он, взяв протянутый для него мною лист, удалился на своё место.
Когда я оглядел класс, то неожиданно понял, что дети меня услышали, не знаю приняли ли, но определённо я не дал им слабины и одновременно дал почувствовать, что уважаю их.
Девочка с задней парты очень внимательно смотрела на меня, и на её губах появилась лёгкая улыбка, а я продолжил:
— Мы напишем сочинение на тему: если бы я умер и оказался в аду. У вас, — я взглянул на ручные часы, — полчаса земного времени.
В классе послышался смех и кто-то выкрикнул:
— И там нет покоя.
Я улыбнулся и пожал плечами, как бы отвечая: «Всякое может быть».
— А как это сочинение и ваш предмет связаны? — раздался вопрос от девушки на задней парте.
Я усмехнулся и подумал, что она определённо умеет задавать правильные вопросы.
— Никак, ты права… — я вопросительно глянул на неё, не зная, как обращаться.
— Ева, Ева Корнер, — ответила она, покраснев.
— Ева, — улыбнулся я, — очень приятно, но ваши сочинения нужны мне для того, чтобы понять, как вы умеете мыслить…
Через полчаса прозвенел звонок и дети начали подтягиваться к выходу, попутно складывая передо мной листки с сочинениями. Ева чуть задержалась, и я почувствовал, что ей хочется задать мне вопрос, я в ожидании глядел на неё, собирая свой портфель.
— Почему вы выгнали Лео, а Джейсона оставили? — спросила она, собравшись духом, от природы видимо застенчивая.
Я немного помолчал, формулируя мысль, затем проговорил:
— Лео оскорбил тебя, а это мною не поощряется и это я показал на его примере. А что сказал мне Джейсон — это не важно, мне всё равно на то, что мне кто-то скажет про меня, — чуть остановившись и скользнув глазами по её задумчивому лицу, продолжил: — Это не важно в любом возрасте, Ева.
— Вот бы мне столько терпения, — тихо проговорила она.
— Терпение здесь не при чем, — ответил я, — просто некоторые люди вообще не думают, говоря какие-то слова или делая какие-то вещи. Не забывай об этом никогда, глупо обижаться на то, чего не существует, но ты будешь встречать таких людей снова и снова.
— А когда вы проверите сегодняшние работы? — спросила она и подбородком указала на кипу сданных учениками бумаг.
Я внимательно взглянул на неё и увидел неподдельный интерес, а ещё жажду признания, жажду неравнодушного слова в её адрес, жажду понимания того, что она не пустое место, что она существует, что её видят.
— Ты хочешь, чтобы я сейчас посмотрел? — спросил, увидев, как её энергия смешалась, став пунцовой: не привыкла говорить о себе и стесняется, чтобы говорили другие.
Мой внутренний хранитель возмутился тому, до какой степени можно унизить ребёнка, чтобы он воспринимал себя пустым местом.
Девочка кивнула, а я перебрал листы сочинений и выудил из кипы подписанное скорым красивым чуть размашистым почерком и прочитал, коротко улыбнувшись. Федорио бы не оценил, но он не я. Её мироощущение совпадало с моим, возможно наивно и не смело, но она описала упадок высшего мира и его нежелание помогать земле с проблемами, мира, который бы мог прекратить бедствия внизу, но сам увяз в жестокой борьбе за власть. Сам слог был лёгким, доступным.
— Как вам? — робко спросила она.
— Это отличная работа, она небольшая, но ёмкая и содержательная, — похвала стала ещё одним кирпичиком заполнившим пустоту в душе. — Таким ты видишь мир?
— Если бы всё это было действительно так, то я всеми правдами и неправдами хотела бы поговорить с богом, — попыталась она объяснить и, увидев одобрение в моих глазах, продолжила: — Я заглянула бы ему в глаза и спросила: стоит ли детская слеза всего того, что происходит в этом мире.
Слишком серьёзно, слишком прочувствовано, слишком на своей шкуре, отразившись и на моём состоянии и ударившись о мою память и моё состояние души, задавшись наконец-то сформулированным вопросом: «Почему эта девочка разбудила во мне чувства хранителя?». И тут же получившим ответ: «Потому что на её месте могла быть Дженнифер». Я похолодел от макушки головы до пяток и выдавил из себя улыбку.