День Ангела
Шрифт:
Чертов Пицца!
Чертов Пицца, нашел время звонить. А может, это и не он, а те, кто явились в квартиру по Пиццыну криминальную душеньку. Заложил Пицца небось старого дружка под страхом побоев, и высвистывают теперь Никитушку представители силовых структур. О как!
Нельзя отвечать. Нельзя! Тем более похоже, что преследователи сквозь жестяной барабан услышали Марию Магдалину, предательницу (потому и замерли, и грохота больше не слышно), и сейчас побегут прямо на звук с автоматами на изготовку, будто он террорист и носит с собой бомбы. И Никита зашвырнул телефон на соседнюю крышу, где тот и сгинул, удачно влетев прямо в каминную трубу. И еще немного пел, пролетая по дымоходу, собирая со стенок паутину и древнюю копоть.
А крыша-то, куда улетел мобильник, была спасительной, той самой, на которой Никитушка рассчитывал найти чердачный выход. И теперь, получается, он сам себе перекрыл путь отступления, потому что преследователи, конечно же, бросились на звук мобильника, как аргонавты, возжелав сладкоголосых сирен. Чертов Пицца. Что же теперь делать-то?
Никита под прикрытием давешней трубы медленно-медленно переполз через конек и съехал к краю и вдоль остатков шаткой загородки, присобаченной когда-то, верно, для безопасности кровельщиков, прошел несколько метров, заметив, что там, если не трусить, можно спрыгнуть на крышу соседнего дома, пролетев метров пять вниз. Авось там повезет, и найдется вожделенный лаз.
Никита рухнул кулем, слегка отбил коленки, расцарапал ладони о разошедшийся кровельный шов, оглянулся вверх, никого, по счастью, не увидел и отправился от трубы к трубе, от одной косой пирамидки чердачного выхода к другой искать лаз. И не нашел ничего подобного. Все было надежно заперто и заколочено, кошке не пролезть. За что же кошкам такое наказание-то?
Он пнул ногой казавшуюся хлипкой дверцу чердачного окна, запертую с обратной стороны на висячий замок. Безрезультатно. Дверца оказалась гораздо крепче, чем выглядела. Он приналег плечом на доски, которыми был забит другой лаз. Занозил плечо сквозь свитер, а все зря. Хорошие были доски, прочные, шпалы, а не доски. И гвозди, которыми их прибили, тоже, должно быть, хорошие и большие, такими небось приколачивают рельсы к шпалам. Самое им место на чердаке.
«Самое место!» — отчаялся Никитушка. Хоть вниз сигай с шестого этажа или по водосточной трубе спускайся, ёкэлэмэнэ! Но мы-то не Джеки Чан из кино, однако. Мы — всего лишь оголодавший программер, которого за последние сутки постигло множество больших и не очень больших неприятностей, как то: и измена любимой, и подлое ограбление, и подстава со стороны друга, и матушкин очередной запой. Пропадет мать без сына, если сын сейчас полезет по трубе и, как пить дать, сорвется в полет. И — в лепешку, гадость какая.
А небеса чисты и пустынны, и никто, никто не спустится на облаке в сиянии лучей, чтобы вознести страстотерпца Никитушку, дабы спасся. Сокрылся. Улизнул на зло ворогам.
Страстотерпец Никитушка медленно побрел к торцу клятой крыши. Побрел просто так, без всякой надежды, просто чтобы шагами измерить границы этого необитаемого острова с отвесными берегами высотою в шесть петербургских этажей, этой жестяной пустыни, где ты весь как на ладони. Где любой безмозглый охотник в серой форменке, не выясняя, прав ты или виноват, запросто подстрелит тебя из автомата, и ему за это грамоту дадут, а также премию в размере оклада. О, как жестока бывает жизнь! У тех, кто вроде бы и ни при чем.
Никита, добредя до дальних пределов своей западни, встал над протокой меж двух брандмауэров и подумал вдруг, что не так уж она широка, эта протока. Если как следует разбежится, то, пожалуй, и оголодавший программер ее перепрыгнет, а не только, скажем, кенгуру. И кто сказал, что рожденный кликать летать не может? А вот и может. Скорее-то всего.
Он не учел одного: что разбег по косому склону — это не то что разбег по, к примеру, тротуару или утоптанной парковой дорожке. Для того чтобы толком разбежаться по косому склону, надобно ноги иметь разной длины и бежать так: короткой ногой ближе к вершине, к гребню. Потому полететь-то Никитушка полетел, но получившегося разбега и стартового толчка ему не хватило для того, чтобы путево приземлиться, и еще повезло, что он завис на краю противоположной крыши, то есть долетел-таки. Он упал на живот, соскользнул, контуженный падением, но сумел как-то по-беличьи уцепиться за край крыши и повис раскорякой, боясь шевельнуться. Висел и думал, что вот и конец ему пришел, потому что подтянуться, закинуть ногу сил не оставалось, и живот он, кроме того, отбил.
А когда под ним, ну прямо из-под задницы, послышалась удивленная ругань, Никита, решившийся скосить глаза, что требовало физических непомерных усилий и концентрации воли, вдруг заметил, что с крыши по левую руку от него, по всей видимости надежно закрепленный, свисает прочный капроновый линь, беленький, новье, нигде не перетертый.
— Хватайся, летун, и осторожненько скользи вниз, — послышалось из-под задницы. — Осторожненько, я сказал. Сядешь мне на голову, вместе низвергнемся. А мне пока что неохота. Понял, что сказано?
— Да, — тихо-тихо прохрипел Никита. Он, стараясь не думать о пропасти, над которой повис, оперся подбородком на ненадежный, ломкий, изъеденный ржой край крыши, уцепился за канат сначала одной рукой, потом обеими, закачался, как сарделька на связке, приложился боком о стенку, переплел ноги и, зажмурившись, поехал вниз, где его подхватили и прицепили страховку к ремню джинсов. Никита оглянулся и увидел… Свят-свят. Увидел черного — как из преисподней — в защитной каске и огненном комбинезоне, кое-где попачканном городской копотью. Физиономия, впрочем, у черного была добродушнейшая. Негр и негр.
— Костя, — на чистейшем русском, только голос гортанный, представился негр, — а там Вова, — указал он подбородком туда, где на параллельной веревке вольготно, как мартышка на лиане, висел еще один парень. — Мы тут кондиционер устанавливаем, а ты, белка-летяга, какими судьбами? — поинтересовался негр Костя.
— А-а-а… Ммм… — сказал Никитушка. — Черт. Т…то есть не черт, а К…костя. С…спасибо. — Дар речи к Никитушке постепенно возвращался. — Т…там менты. Следом скачут. А я, ей-богу, ни при чем. Я к дружбану шел, а они — там. С а…автоматами. Я — Никита. Кит.
— Понятно, — сморщил нос негр Костя. — Кит, значит. Чудо морское. Надевай, чудо, каску и вверх не смотри, когда эти твои появятся, не кажи морду лица. Стенку ковыряй вот этой штуковиной, зубило называется, и делай вид, что шибко занят. Они там сверху увидят только твою макушку, то есть каску, и спину и тебя, чудо, не опознают, зуб даю. И давай быстрее, они уже близко грохочут, сейчас явятся.
Пристегнутый к связке Никита дрожащими руками напялил протянутую Костей яркую каску, чуть не уронив ее (вот беда была бы!), и застегнул ремешок под подбородком и приставил к стенке зубило дрожащей рукой. А тут и гончие появились, свесили головы с крыши.