День Ангела
Шрифт:
— Эй, орлы-орелики, — вопрошали гончие, — а не пробегал ли здесь кто? Не видели случаем?
— Не пробегал, — ответил Костя и с деловым видом заковырялся в стене, прилаживая какой-то крючок.
— Таракан пробегал. Таракан-то, — буркнул Вова, у которого из-под каски выбивались бурые дреды, совсем такие же, как у Эм-Си Марии, подружки разлюбезной, а на подбородке трепыхался на высотном ветерке мочалистый клочок. — Только тараканы по стенкам бегают. И мухи, ну.
— По крыше, я спрашиваю, не пробегал? — голосом ржавым, как эта крыша долбаная, переспросил мент.
— Только вы, любезные, — с охотою ответил Костя. — Сразу видно: экстремалы, наши люди. По такому трухлявому железу в сапогах галопировать… Уважаю. Вы как обратно пойдете, так уж осторожненько, под ножки смотрите. Тут сверзиться, сгинуть — раз плюнуть. Сталкеры, — покачал черной головой Костя. — Тяжелая у вас работа, мужики.
— Тебя не спросили, — буркнул мент и пополз подальше от края — от греха подальше, а вслед за ним двинулся и второй, волоча за собою автомат, штуку довольно тяжелую.
— Вот интересно, — почесал под каской Вова-растаман, тихонько, в свое удовольствие, раскачиваясь на «лиане», — вот интересно, как они назад-то выберутся? Попасть сюда еще можно, спрыгнуть можно, ну. А назад, к примеру, — только пожарных вызывать. С лестницей. Или ждать, когда чердак вскроют. Или прикладами молотить… А, сообразят. Спускаемся?
— Что уж теперь, — пожал плечами Костя. — Вроде примерились. Трещин нет? Поехали вниз. И осторожненько, — повернулся он к Никите, — у нас снаряжение свое, надежней всякого гостовского, и все же… Нас трое теперь, а кто эту веревку знает? Сейчас карабинчик от штукатурной крошки продую и поедем. Руками держишься, ногами упираешься в стену. В горах не бывал? Нет? Можно подумать, бывал — по крышам классно летаешь.
— Полетишь тут, если деваться некуда, — голосом все еще дрожащим ответил Никита. — Это я со страху, если честно-то. Ребята, я не бандит какой-нибудь, вы не думайте. Ничего такого. Я компьютерщик, программер.
— Кла-а-асс, — протянул Костя, — программеры по крышам скачут. Хорошие дела. А говорят, работа сидячая. Вован, ты про это песню сложи, два притопа три прихлопа. Типа того:
Крыша горяча. А на ней, а на ней Ты танцуешь под солнцем, парень. Дождь идет. По крыше бегут потоки воды. А на ней, а на ней Ты танцуешь под дождем, парень. Зима сурова. Снег на крыше не тает который день. А на ней, а на ней…Вован, которого, похоже, просто-напросто дразнили, фыркнул, повернулся к Константину и перебил, подражая его дурашливой интонации и манере выпячивать подвижные негритянские губы:
… А на ней, а на ней Замерзает один дурак. И этот дурак ты, парень…— Вот сам и сочинил, ну, — бросил Вован Никите. — Все на что способен, сочинитель. Егоза ты, Костик. Егозел.
— Я не обиделся, ничего подобного, — подчеркнуто кротким голосом ответил Костя. — Я даже другу щеку могу подставить, поцелуйте меня. Только никто не хочет, к счастью. Нет-нет, не следует обижаться на завистников, — убежденно сообщил Костя уходящей вверх стене, а потом обратился к Никите: — Слушай, программер… Может, тебе тоже промышленным альпинизмом заняться? Ловко скачешь и на веревке висишь толково, без суеты. Сразу виден талант. Давай, присоединяйся к нам. У нас, похоже, поспокойнее, чем у вас там, с вашими компутерами. Начнешь с мытья окон на высотках, это проще. Повисишь, попривыкнешь работать на веревках, потом и монтажом можно заняться. За это деньги платят. Вот у нас с Вовой следующий заказ — монтаж зимнего сада в пентхаусе. За что только люди деньги отдают, елы зеленые!
— Я… подумаю, — ответил Никита и, отпустив нейлоновый тросик, встал, наконец, на твердую землю. Коленки дрожали, и руки тоже, и поясница, а загривок, казалось, навсегда окаменел под насквозь промокшим от трусливого мышиного пота свитером. — П…подумаю, ребята. Спасибо вам.
Как-то не уверен был Никитушка, что преуспеет в лазанье по небоскребам, к горним вершинам. Не хотелось ему теперь, когда вот только что отлегло от одного места, за денежку, пусть даже за большую, сокращать расстояние между собою и Ним.
У Яши были всякие разные важные дела, да и не ехать же было с ним в гостиницу, в хвосте у блистательной Оксаны Иосифовны. Поэтому Таня отправилась домой, вся в предвкушении новой встречи, вся в плену воспоминаний о Яшиных явно возмужавших губах и руках и со здоровущим, судя по ощущениям, синяком между лопатками от футляра со скрипкой, которым Яша в порыве чувств славно ее приласкал. Домой — это значит на съемную квартирку на Седьмой Советской, которую Таня занимала вместе с подружкой Дашей, веснушчатой худышкой с эффектным гладким светло-рыжим узлом на макушке, который придавал Дашке вид оригинальный и независимый. Ни у кого из современных девиц не было такого узла, такой непослушной короткой прядки, язычком лежавшей на виске.
Дашка, случалось, пропадала сутками в обществе какого-нибудь своего очередного увлечения, будь то бас-гитарист, он же бэк-вокал из некоей широко известной в узких кругах группы, будь то антилопий молодняк в зоопарке, где Дашка, нежно любившая всякую живность, на общественных началах, и когда почему-либо за непонятные провинности не гнали строгие сотрудники, убирала вольеры в свободное от институтских занятий время. Или же, увлекшись игрой на сцене, Дашка дневала и ночевала в гибнущем в болоте непрофессионализма театре в молодежном центре. Или же… Да мало ли в Питере увлекательных дел, на которые суток — нет, — на которые кратких лет молодой жизни не хватает? И Дашка торопилась, и Дашка старалась все успеть, Дашка на части разрывалась.
Одним словом, Дашка была деятельной девушкой, а еще — настоящим другом. И сейчас ее помощь очень пригодилась бы Тане, потому что не только у Яши были важные и срочные дела, но и у Тани тоже. Она готовила выставку своих фотографий, а их накопилось великое множество. И выбрать из тьмы-тьмущей снимков самые достойные или хотя бы те, которые будут эффектно и внятно смотреться на стендах, а также оформить их, окантовать, подобрать по формату и тематике, по настроению и композиции была еще та работа.
К тому времени, когда Таня вернулась из аэропорта, блудная Дашка уже явилась и принялась за дело. Она сняла и аккуратно скатала фотоленты, те что еще оставались в ванной подвешенные на прищепках, привела в порядок шкаф, который Таня безобразно разрыла в поисках зонта, вскипятила чайник и теперь сидела на полу у камина, беломраморного, с кафельной стенкой и дверцей желтой меди, уже лет восемьдесят как холодного, и ковром раскладывала фотографии, подбирала по теме.
Таня с ходу подключилась к работе и, неблагодарная, заявила Дашке, что подбирать по тематике-то и не надо было (какая там тематика, ее и нет совсем, а есть одни впечатлизмы, изредка — откровения, и мучиться не стоит искать тематику). А надо было подбирать снимки совсем по другому принципу, но принципа этого Таня путем объяснить не смогла и только сказала: