День Ангела
Шрифт:
— Вы на прием? — подняла на Вадима строгий взгляд заведующая.
— Не совсем, Ирина Андреевна, — ответил Вадим, прочитав имя дамы на бейджике, украшавшем ее бюст, и, предваряя вопрос, объяснил: — Я намереваюсь стать владельцем этой клиники и вот… Оцениваю товар, простите. Вадим Михайлович Лунин-Михельсон, разрешите представиться.
— О, так это правда, все эти слухи! — воскликнула Ирина Андреевна и улыбнулась во все тридцать два зуба, явно благоприобретенных, если судить по их белизне и идеальной форме. — Добро пожаловать, Вадим Михайлович! Я покажу вам товар лицом, — пообещала она и положила бюст на стол.
— Интересно, интересно, — озадачился Вадим, глядя на достояние Ирины Андреевны,
Но дама, оказывается, не собиралась пока разоблачаться, целомудренная такая (или боялась, что застанут?). Она вдруг бодро встала и направилась к двери, приглашая с собой Вадима Михайловича:
— Пойдемте, Вадим Михайлович. Я покажу вам кровать.
«Час от часу не легче», — подумал Вадим, но — с некоторой опаской — поплыл в кильватере Ирины Андреевны, бедра которой, обтянутые халатом, прямо-таки румбу танцевали.
— Мы тут на отделении в основном позвоночник лечим, — любезно объяснила Ирина Андреевна. — А то некоторые думают, что психические расстройства.
— Я не думаю, — сказал Вадим, задумчиво созерцая круп Ирины Андреевны. — Я сам доктор.
— О! — воскликнула Ирина Андреевна. — Так это же замечательно! Тогда вам на пальцах ничего не надо объяснять, все поймете с полуслова. А кровать вот в этой комнате. Проходите. Мы очень гордимся нашей кроватью.
Заинтригованный Вадим уже готов был к любым неожиданностям, подстерегавшим его за зелененьким капроновым пологом, он готов был увидеть там все что угодно — от необъятного сексодрома с гидроматрасом до пружинного антиквариата с никелированными шарами. Это же Россия! Но Ирина Андреевна пафосно откинула полог, и Вадим был весьма разочарован. Потому что ничего особенного, нового, выдающегося он не увидел. А увидел обычную термотерапевтическую массажную кровать, точно такую же, какую в его израильской клинике применяли уже лет пять на завершающем этапе лечения позвоночника. Такую штуку, в общем, и дома можно иметь. Штука безвредная, и полежать на ней вечерком приятно.
А еще он был в глубине души разочарован тем, что Ирина Андреевна, во всю фигурявшая, и не подумала сбрасывать с себя одежды, что сулила вся ее повадка. Продинамила Вадима мадам. Но, может, еще не все потеряно?
— Самое главное, — начала лекцию мадам динамистка, — то, что воздействие на позвоночник и на прилегающие ткани очень мя-а-гонь-кое, аккуратненькое, ну просто как цыпленочка гладим, — сообщила она и провела глазками по тому месту Вадимового халата, где, должно быть, по ее мнению, прятался «цыпленочек». — Там такой внутренний проектор из германия, — продолжила Ирина Андреевна. — Он движется и растягивает позвоночник. И смещенные позвонки встают на место! Понятно, что не в холодную. Есть еще и прогревание длинноволновым и инфракрасными лучами, и точечный массажик Сами понимаете, как это полезно.
— Понимаю, — промямлил Вадим, которому захотелось поскорее сбежать от экспансивной дамочки. Экспансии и даже без стриптиза ему в последнее время и дома хватало. А Ирина Андреевна, кивнув в подтверждение своих слов о полезности кровати-массажера, взяла да и застегнула верхнюю пуговку халата. То есть кино кончилось, что ли?
Вадим быстро свернул разговор, ссылаясь на недостаток времени, и отправился бродить дальше. Этажом выше размещалось терапевтическое отделение, которым заведовал, как значилось на табличке, Феликс Борисович Скворцов. Феликс Борисович более всего походил на неприветливого вислоносого тапира. И гадко гнусавил, оттопыривая верхнюю губу. А все туда же: как только Вадим представился,
— О! У нас тут есть на что посмотреть, уважаемый Вадим Михайлович! Первым делом я покажу вам кровать, дорогой Вадим Михайлович. Это, знаете, такая вещь! Такая вещь!.. Умереть не встать!
«Умереть не встать», — подумал Вадим и в тоске отправился за Феликсом Борисовичем, который шел, сильно наклонясь, головой вперед и так мельтешил, как будто у него четыре ноги, а не две человеческих.
Еще вопрос, кто кому устроил экскурсию по городу — Аня Яше или Яша ей. Получалось, что скорее все же второе. Яша ее буквально на буксире протащил по центру города. Он на удивление легко ориентировался для человека, который практически впервые попал в Петербург. Быть такого не могло, чтобы он чуть не с младенческих лет помнил все центральные улицы и площади и памятники.
Они, конечно же, начали с Дворцовой площади, и Яша, стоя у решетки, окружавшей знаменитый столп, уйму всего наговорил об окружающем пейзаже, с историческими комментариями и отступлениями, и даже стихи читал, когда поднялись по широкому мощеному пандусу к атлантам. И если поначалу Аня пыталась как-то, пробиваясь сквозь Яшино упоение, комментировать увиденное — назвать памятник, скульптора или архитектора, если помнила (а если путала или забывала, Яша поправлял или называл, легко, мимоходом. А также называл год постройки сооружения, что было совсем уж как-то… Как-то неудобно), то потом просто молчала и слушала. А он уже тащил ее к Капелле и на мостике через Мойку учинил еще одну лекцию, и не лекцию — монолог, кантату, гимн, захлебываясь и взмахивая своими музыкальными руками и белопенной гривой.
Через двор Капеллы они вышли на Большую Конюшенную, пересекли липовый бульварчик, и тут Яша повел ее Шведским переулком мимо тупичка на Малой Конюшенной с выходом на канал Грибоедова, то есть повел ее коротким путем к Русскому музею, о котором она, петербурженка, конечно же, знала, но вот он-то откуда же…
А по пути на скромном Итальянском мостике через канал Грибоедова («Екатерининский, — сказал Яша, — Екатерининский канал!») он снова замер, затоптался, закрутил головой и завел про Спас-на-Крови, что в ближней перспективе по левую руку, оглавлённый кручеными эмалевыми и золотыми луковками под кружевными крестами; про Казанский собор, распахнувший колоннаду, словно имперские объятия, что в дальней перспективе по правую руку на Невском; про зингеровский дом со стеклянным глобусом на крыше, где Дом книги… Про корпус Бенуа, который вот он, желтый с белым; про Малый театр, который тоже желтый с белым и не с фасада виден, а сбоку, с Итальянской, а фасадом выходит на площадь Искусств, а там… а дальше…
«Ну и ну, — удивлялась Аня. — А я-то ему зачем?» «Я правильно говорю, Анечка?» — спрашивал Яша. Она кивала молча и улыбчиво и делала вывод, что нужна она ему лишь затем, чтобы подтверждать его правоту, и щурилась, подняв лицо, в бледную сентябрьскую синь.
— А теперь, Анечка, если ты не против, — в Русский музей, в отдел древнерусской живописи. К иконам. К иконам! Там ведь и Рублев, и Дионисий, и Симон Ушаков. Но последнего я не очень-то люблю. Аввакум правильно сказал, что лики у него «одутловатые». Ну да, одутловатые, если сравнивать с традиционной иконой, что писалась до семнадцатого века. Прямая перспектива, что поделаешь, такое новшество соблазнительное. Ушаков-то перенимал письмо у западных мастеров, а там уж конец эпохи Возрождения близился, освоили все, что только можно освоить в живописной технике, и уже подбирались ко всяческим кунштюкам, к вывертам, к мрачным, большей частью барочным аллегориям…