День Независимости. Часть 1
Шрифт:
В настоящий момент находится в следственном изоляторе, ожидая этапа…
— Могу я на вечер забрать дело, под честное слово? — попросил Сажин милицейского генерала. — И, если не откажете, есть еще просьба. Есть смысл встретиться в СИЗО с Максимовым. Я в вашем городе человек новый, расположения не знаю… Хмуров размышлял недолго.
— Берите… под честное слово, — он дотянулся до пульта селектора. — Надежда Сергеевна, соедините меня с начальником следственного изолятора.
Динамик ответил долгими гудками, потом на противоположном конце провода подняли трубку.
— Синицын? — уточнил генерал, точно кто-то другой мог находиться в кабинете начальника режимного объекта и отвечать по телефону. — Узнал?.. Минут через сорок к тебе подъедет человек. Полковник ФСБ. Да… не перебивай. Предоставишь ему для допроса осужденного Максимова. Выдели сносные условия для работы. Уяснил? Действуй…
— А вам, Евгений Александрович, на сегодня дам дежурную машину. Не пешком же ходить, не зная города. Завтра с утра меня не будет, дело оставите в приемной секретарю. Приятно было познакомиться.
Откланявшись, полковник прихватил с собой папку и, покинув кабинет, посмотрел на часы. Шестнадцать ноль — ноль. День у него еще впереди…
12
Новосибирск. 1 мая 14 ч. 45 мин.
Уазик затормозил на досмотровой площадке, и позади прокатились на роликах окутанные колючей проволокой ворота.
Пройдя в административное здание, Сажин объяснил дежурному причину своего визита.
Созвонившись с начальством, дежурный получил инструкции и отправил с полковником сопровождающего — рыжего сержанта в наглухо застегнутом кителе и насаженой на волосатые уши фуражке, лениво поигрывавшего резиновой дубинкой.
Длинным коридором, вдоль которого тянулись двери камер, они прошли до зарешеченного тамбура и ждали, пока контролер, громыхая ключом на кольце-связке, отпирал замок.
Они поднялись выше; встревоженное эхо металось между решетчатых межэтажных перекрытий и билось о стальные прутья на окнах, вырываясь на волю — подальше от мрачных стен, ограждений и охранных вышек с маячившими автоматчиками.
Комната допросов выглядела как обычная камера. Стены с колючим набрызгом; свет просачивался сквозь решетку крохотного — под самым потолком — окна, и белым квадратом лежал на досчатом полу.
У окна пошарпанный письменный стол с непременными тюремными атрибутами: настольной лампой, стеклянным графином, наполовину заполненном водой и кнопкой тревожной сигнализации под столешницей.
Ближе к дверям стоял вмурованный в пол табурет. Далее, встроенная в стену железная клетка для особо нервного и не внушающего доверия контингента.
Солнце опускалось к горизонту, дневной свет скудел.
Сажин включил лампу, и, выжидая, пока выводной доставит осужденного Максимова, углубился в чтение уголовного дела.
Он рассматривал фотографии, запечатлевшие распростертое, плавающее в луже натекающей крови, мертвое тело; листал протоколы допросов, заинтересовавшись лишь одним, где молодая женщина, случайно ставшая свидетелем убийства, подробно описывала приметы киллеров… Не испугалась суда и следствия, возможных угроз, хотя даже мужики, фигурировавшие в деле, трусливо поджимали хвост и уходили в тень, боясь давать показания.
… С железным лязгом отворилась громоздкая дверь. На пороге возник бритоголовый мрачный мужчина с отрешенным взглядом человека, чье будущее печально предопределено. Ближайшие годы придется провести в отрыве от цивилизованного мира, под конвоем и захлебывающимся лаем рвущихся с привязи овчарок, смирившись с неписаными законами, которые ломают и не ему чета.
Покатые плечи его безвольно обвисли, а серый, выцветший свитер только усиливает чувство обреченности. Спортивные брюки пузырятся на коленях. На ногах вывалили матерчатые языки кроссовки, хлябающие при ходьбе: носить шнурки в СИЗО не положено.
Выводной впустил осужденного в клетку, запер замок и предупредил Сажина:
— Я буду в коридоре. Когда закончите, нажмите кнопку.
Входная дверь затворилась.
Максимов понуро стоял, уставившись в пол, словно крашенные половицы могли ответить: кому он еще понадобился, ведь суд позади, и допросы тоже…
— Осужденный Максимов Олег Петрович, десятого августа тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения. Статья сто пятая, часть вторая, пункт «е». Приговорен к восьми годам лишения свободы. Начало срока 23 апреля 2000, окончание 22 апреля 2008 года.
— Можете сесть. — Холодно разрешил Сажин. — Меня вы не знаете. Я не следователь и не адвокат, так что не питайте на этот счет никаких иллюзий. Я — полковник ФСБ, и разговор с вами, Олег Петрович, пойдет не о вашем деле и ваших местных разборках, что меня меньше всего касается. Разговор поведем о вашем приятеле Михаиле Козыреве. Вы готовы отвечать на вопросы?
Максимов, ссутулившись, по-прежнему не отрывал глаз от пола. Он не шевелился, и, казалось, даже не дышал.
— Олег! Я приехал за две тысячи километров и потратил уйму времени не за тем, чтобы созерцать твое унылое обличье и играть в молчанку. Обманывать не буду. Помогая следствию, ты вряд ли облегчишь свое положение. Суд уже прошел. Но я могу послать соответствующие документы в администрацию колонии, где будешь наказание отбывать. Возможно, это как-то скрасит твое время пребывания, а может и освободиться по УДО.
— Ага! — озлобленно отозвался из клетки Максимов. — То я впервой у хозяина… УДО мне светит, как шахтеру солнце в штольне… Я уже не раз говорил: никакого Козырева знать не знаю. Убийство совершил сам, осужден. С вами мне не о чем разговаривать. Прошу отправить меня в камеру.
Сажин с неподдельным интересом смотрел на нервничавшего Максимова.
— Вот ты какой, осужденный Максимов! Сам эталон воровской чести и гордости. И друзей не сдаешь! Похвально. Только, юноша, ты забываешься. Я не милицейский следователь, перед которым можно пальцы гнуть: буду говорить, не буду. Я старший опер ФСБ! И, если интересуюсь твоим дружком, значит не из праздного любопытства… Сажин поднялся и, заложив руки за спину, прошелся по комнате.