ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
Шрифт:
На редкость способный в музыкальном отношении был мальчик.
Он шел к телефонной будке и насвистывал. У него но было никаких других дел, кроме как выполнять чужие поручения и сочинять песни.
Верещагин решает: сначала он вырежет мундштук, он давно собирался. Быстренько вырежет мундштук, а потом сядет за повторные расчеты, от которых его тошнит. Правда, должна прийти Тина, но он не даст ей сидеть больше получаса, выпроводит и сядет за повторные расчеты, без которых, хоть и тошнит, обойтись нельзя. Все, что можно проверить предварительно, нужно проверить
Но сначала он вырежет мундштук. Он может это себе позволить, потому что давно мечтал. У него с незапамятных времен приготовлена палка кизилового дерева, вчера в мастерской института он просверлил в ней сквозную дыру и обточил поверхность. Теперь остается нанести ножичком разные красивые узоры – своей фантазией, на свой вкус! – и можно засесть за повторные расчеты, от одной мысли о которых тошнит. Если бы Верещагина подпустили к – хоть плохонькому! – компьютеру, он за час все сделал бы. Но к компьютеру не подпускают, что ж, значит, вручную, авторучечкой, с помощью таблицы умножения, таблицы логарифмов, таблицы Вейбула, таблицы Лопиталя. Бухгалтерская работа! Причем второй раз. Верещагина всегда тошнит от всего, что второй раз. Если б он делал второй мундштук, его тоже тошнило бы. Но мундштук он делает впервые в жизни.
Быстренько вырежет разные красивые узорчики и примется за повторные расчеты, от которых тошнит.
Но узорчики вырезаются медленно. Нет, нож не тупой, – как бритва, волос режет на лету, но, во-первых, пришлось потратить полчаса, чтоб так его наточить, а во-вторых, проклятое кизиловое дерево. Впрочем, это, конечно, очень хорошо, что оно такое твердое, зачем Верещагину мягкий мундштук? – но работа продвигается страшно медленно.
Верещагин прикидывает, что возиться ему с этим до позднего вечера, а с расчетами не успеть.
Поэтому он бросает мундштук. Он доделает его в другой раз, сейчас нужно какое-нибудь легкое кратковременное развлечение, лучше всего такое, чтобы не просто отдохнуть, но и возбудить мозг перед важным делом повторных расчетов – хоть Верещагина от них и тошнит, но все же это творческая работа, ни один бухгалтер, конечно, не справится, да что бухгалтер, не всякий кандидат наук, здесь нужно быть хорошим математиком, с острым умом, а чтоб ум был острый – необходимо соответственным образом его подготовить,- точно так же, как час тому назад Верещагин точил нож, теперь он должен заточить свой ум – на оселке какого-нибудь приятного развлечения.
Одним словом, он должен посидеть у приемника и попытаться выловить из эфира какую-нибудь хорошую мелодию. Это всегда приятно возбуждает.
Большущая высококачественная «Эстония-стерео», после того как Верещагин грохнул ею об пол, все еще в ремонте, но в запасе есть маленький, тоже вполне приличный, во многих отношениях даже лучше, транзисторный приемничек рижского завода. Вот за него и надо сесть.
Конечно, жаль, что мундштук, как средство затачивания ума, отпадает из соображений нехватки времени. Верещагин ставит на колени транзисторный приемничек. При этом он вспоминает, что в последние дни что-то не слышно передач на длинных волнах – молчат длинные волны, будто вымерли все станции, какой-то пустяковый дефект, Верещагин нутром чует, что пустяковый; он, к сожалению, не всегда верит нутру, и, между прочим, себе во вред,- нутру надо верить: предчувствиям, ощущениям, беспочвенным догадкам, он говорит себе так обычно постфактум, после того как
На этот раз он не позволяет сомнениям взять верх: нутро подсказывает, что дефект пустяковый, устранение его займет не больше часа – вот он сейчас и проверит свое нутро.
Он кладет приемничек на колени шкалой вниз, отвинчивает два, три, четыре винта, снимает крышку. Ну-с, с чем мы имеем дело? Красные, синие, желтые провода, транзисторы, резисторы, конденсаторы – с первого взгляда кажется, что во всем этом хозяйстве вовек не разобраться. Но уже через минуту туман рассеивается, каждая деталь обретает свой смысл в общей причинно-следственной системе… Так и есть – пустячок! Не подвело нутро, проводок отпаялся – магнитная антенна сама по себе, длинноволновой контур сам по себе, связь между ними нарушилась. Припаять – и все дело.
Верещагин смотрит на часы: десять минут – всего-то! Здорово он!
Но толстым жалом паяльника трудно пролезть к нарушенному контакту, надо отвинтить вот эту панельку, что Верещагин и делает… Все в порядке: проводок припаян, контакт восстановлен, радиостанция «Юность» вовсю горланит свои бодрые песни, остается только привинтить на старое место панельку, крышку – жалко даже, что вес кончилось так быстро и теперь не отвертишься от повторных расчетов, от которых тошнит.
Верещагин завинчивает один винтик, второй… Нет, второй соскальзывает с резьбы и падает внутрь. Верещагин переворачивает приемник полностью вниз, сдвигает колени, иначе винтик может упасть на пол, закатиться и какую-нибудь щель между половицами, потом его год ищи,- Верещагин хитер, его не проведешь, он колени вдвинул, на них винтик и валится…
Но – не вываливается. Верещагин внимательно осматривает колени, нет винтика, да и смотреть нечего, слышно, как он там внутри приемника болтается, перекатывается, громыхает, а выпадать не хочет. Верещагин начинает прозревать размеры несчастья, перед его глазами встает та ночная история с «Эстонией-стерео», опять винтик, это рок какой-то, а не винтик,- Верещагин рычит на приемник, стучит по нему, вскакивает и трясет изо всей силы, ему наплевать уже, что винтик упадет на пол, лишь бы вывалился, проклятый!
Но винтик издевается над Верещагиным. Он грохочет внутри транзисторной коробки, не дает усомниться в своем существовании. «А я вот где!» – как бы дразнится, затеял с Верещагиным унизительную для того игру в прятки.
Верещагин устал трясти приемник, вырезывание замысловатых узоров на мундштуке кажется ему теперь легким и не таким уж времеемким делом, он бросает приемник на диван, хватает нож – не для того, чтобы вспороть брюхо ненавистному аппарату, собирается продолжить вырезывание узоров на мундштуке, ему даже привиделся – внутреннему взору – довольно симпатичный орнамент.
Он вонзает в жесткую плоть кизилового дерева нож, но смотрит при этом на приемник: придется отвинтить плату, извлечь из коробки часть внутренностей, до проклятого винтика иначе не добраться, но это потом; может быть завтра, пока же он повырезает с полчасика узоры и сядет за повторные расчеты, от которых уже не тошнит.
Но все-таки винтик надо извлечь! Верещагин должен сделать это немедленно, иначе он тряпка, отступала, пораженец, валенок, беспринципная душа! Бросается нож, хватается отвертка, отвинчивается плата: чего четыре – опять четыре! – винтика, но того, злополучного, не видно. Верещагин снова трясет коробку: громыхает, негодяй, хохочет над ним, спрятался за второй платой, есть там такой укромный уголок, нужно вторую отвинчивать.