Деревенские святцы
Шрифт:
Перекат длиною версты на полторы. Высота береговой кручи саженей сорок, и место высокое смешно звалось — Пуп Земли.
Даже в XX веке, с полной победой над бурлаками пароходов, случалось, машины были бессильны противиться напору Опок: впрягались в лямки по 50-100 местных жителей провести суда через перекат.
А туман в Опоках? Пронеси, Господи!
На Северной Двине, когда река обмелеет и сузится фарватер, пассажирские двухпалубные колесники, буксиры переждать мглу притулялись к берегу на отстой. Рвали ночь тревожные гудки. Кто-то сел на мель? Днище распорол о камни-огрудки и взывает о помощи?
С августовских туманов обильней рост «губины», гриба лесного.
И на Пинеге, Вели, Сухоне, Ваге хватало сосняков-беломошников, где при урожае заготовляли бочки борового рыжика, деликатесной для горожан, заурядной для селян снеди.
К грибам бы ножки, да ножки шагают по другим дорожкам!
«Удаленький, горбатенький, все поле обскакал» — ну-ка, о чем речь? И самый недогадливый смекнет — о серпе.
Поле вдалось в ельник. Под кустом тени висит зыбка. Плачем заходится дитя, жнее от серпа не оторваться. Сноп, еще сноп. Пот выедает глаза. Или слезы? Ветер раскачал куст. Сноп, еще и еще сноп… До чего стародавняя картина!
Я-то знал черемуху: она качала мою колыбель, зеленым-зелена кудрявая нянюшка.
Поле наше, семейное. Стоял лес, дедушка Алексей с моей мамой и бабушкой свели его топорами. Что сгодилось из деревьев на дрова, что на бревна — заложить амбар, остальное огрудили и сожгли. Тяжко было пни корчевать, тяжко драть плугом целину: соленым потом досталась нива.
Среди поля и по окрайкам могуче вздымались исполины-сосны: стволы в коре, как в броне, у подножия будто гранитом облицованы. Литые медные сучья держали тучи хвои. Шумели сосны, шумели, — может, мне творили колыбельную?
Тесно трактору развернуться, бросили поле пахать, занялись полосы лиственной молодью.
Был я как-то в родном углу. Поискал черемуху и не нашел. Место забылось за давностью лет? Нянька состарилась, заглушил ее подрост?
12 августа — Сила, Силуян и Иван Воин.
Солдат-отставник, нацепив медали, ставил свечку к образу святого Иоанна Воина. Истово, по порученью честного мира, молились старухи, промышлявшие ворожбой. Ишь, Иван-то тайные кражи раскрывает, от воров бережет. Ивану Воину почет, а и ворожейкам на сей день почестей, подношений не бедно перепадало.
Деревня черпала в своих календарях.
«Святой Сила прибавит мужику силы».
«Сила хлеб силит».
Сила, ох, надобна силушка страду превозмочь!
Паши-борони, жни и коси, сей и опять борони…
«Помирать собрался, а рожь сей!»
От опыта крестьянского уведомление: «На Силу и рожь пьяна».
Перестоялась, к земле долит тяжелый колос, просит: жните, зерно уплывет…
Как где, а у нас по волости день строился примерно так. Сыро с ночного дождя либо росы, давай-ка за косы. Пожни, луга свалены, окашивались межи, заполоски, приречные крутые склоны, гуменники. Косой работать несподручно, траву жали серпами — вынесут к деревне, вялят на поветях. Зимой охапке сена будешь рад, знаемо, что «запас беды не чинит».
Разведрило. Ветер и солнце. Наскоро перекусив, торопились к полям.
На загоне вставай спиной к ветру: против ветра жать — в высоких стеблях путаться, да на жгучем солнцепеке, в духоте.
Горсть по горсти — готов сноп. «На поле ногайском, на рубеже татарском стояли столбы точеные, головки золоченые, теперь лежат люди побиты, у них головы обриты». Снопы, вповалку снопы.
Чтоб солома, колос не отсырели, составь снопы в суслоны. «Девять братчиков под одной шапочкой», — но принято было ставить в суслоны и больше снопов, покрывая их сверху тоже снопом, как зонтиком от дождей.
Обед, если нива — постать не близко, жнецам приносили дети: в кринке, обложенной паклей, горячая картошка, еще узелок, в нем пара-другая огурцов, лук с гряд, в туесках квас и молоко.
— Промялись, мужики? — спросит отец сыновей. Молчат, набычась, вихрастые наследники.
— Чего уж, в ногах правды нет: садитесь, поснедаем.
Они промялись, они умнут и ополовинят, чего там матке с батькой бабушка приготовила.
Пообедали, и сразу за серпы — до паужны, часов в пять вечера. А потом снова жни, ставь суслоны, пока не осмеркнется…
Погодите, лен пропустили!
«Мужик кормит, баба одевает». Мужские руки, известно, до льна не доходчивы. Порой на его уборку дня не выдавалось свободного. Бабы, девки, успевайте: ваша печаль, где силу взять и час урвать!
Вытеребленный лен горсть по горсти укладывали на березовую тонкую вицу крест — на — крест. Вица с крученой петлей на вершинке служила опояской. Снопы в мокропогодье развешивали на козлах для дозревания семян.
Затем вези снопы к гумну. С овинов после досушки, иногда прямо горячие, их расстилали по «долони», глиняному полу гумна, для сколачивания головок. Намолоченное семя с трухой-«коглиной» — в вороха, тресту опять в вязки и на телегу.
Скорей, скорей льняную соломку на пожни под августовские росы.
Суслоны, лен на вешалах и в расстиле… Любо! «Что летом уродится, все сгодится…» Любо, любо!
Со стогов сена канюки сторожат добычу, полохливо трещат дрозды, кочуя из перелеска в перелесок…
На проселке вмятины медвежьих когтистых лап. Душа тает, улыбнешься: экая орясина, шуба дорогая, чего же, толстопятый, бродишь босиком? Лаптями б обзавелся, что ли?
Время-времечко: сев и жатва, с утра трава в инее, к вечеру дождь, на загонах суслоны и близ овсяного поля медвежий след.
Вспахать вспахано, вопрос — чем сеять, коли июнь по хлебу справил поминки? Малоземельных мужиков Присухонья поддерживали хлебные магазины. Под замком хранился закладываемый крестьянами запас. С мирского приговора зерно изымали, кому голодную нужду одолеть, кому войти в Силин день с севалкой на груди.
13 августа — Евдокимово заговенье, пролог крестьянских Спасов.
Скоромное долой со стола, наступает Успенский пост.
14 августа — Первый Спас медовый, лакомка, Спас-на-воде.