Держась за воздух

Валерина Ирина

док, что анфас так похож на Феба,

в профиль же — чистый чёрт.

Вот и смотрю, как плывут столетья.

Над паутиной электросети

снова бесчинствует дерзкий ветер,

неприручённый норд.

Сказки закончились.

Здравствуй, зрелость.

Я к тебе, милая, притерпелась

и принимаю твою дебелость,

сухость и склочный нрав.

Кто я?

Мурашка под божьей дланью...

Видишь,

над лиственной жухлой стланью

дикой, сторожкой, несмертной ланью

время летит стремглав?

МАРТ 

Есть что-то длительное в марте

и запредельное, как смерть.

...Ты нацарапаешь на парте

пронафталиненное «мреть»,

а твой сосед, дурак ушастый,

покрутит пальцем у виска,

и ты, отверженная каста,

зевнёшь.

Вселенская тоска,

что Цезаря душила, может,

в его последний стылый день,

навалится и подытожит:

— К доске!

Превозмогая темь

от неученья душных формул,

взойдёшь Болейн на эшафот,

но грянет, соблюдая норму,

звонок и вновь тебя спасёт.

Сосед, ухмылисто-щербатый,

с печатью тлена на челе,

опять порадует цитатой

о самом древнем ремесле,

но ты с величием матроны

всандалишь в низкий лоб щелбан

и, осчастливив гегемона,

вернёшься в мир фата-морган…

Альбом о прошлом.

Стынь в мансарде.

И больше некуда взрослеть...

Есть что-то тягостное в марте

и неизбежное, как смерть.

А ВНУТРИ

...А внутри — не тьма, так пропасти,

и никак сакральным «Господи!»,

не изведать пустоты.

Но — молчи.

Сказать по совести,

никому не станешь новостью.

Затихай, замри, застынь.

Засыпай, перпетуум-мобиле.

Заблудился в ленте Мёбиус,

потеряв ориентир.

По закону местной темени

падай в зимнее безвременье.

Дно.

Беспамятство.

Надир.

Побыла огнём и воздухом,

погуляла, аки посуху,

по застуженной воде,

а теперь, уняв речение,

принимай своё лечение —

благодатное нигде.

Если спрячешься и выстоишь,

то с разбуженными листьями

солнце красное войдёт

в мир, свернувшийся зародышем,

и зальёт сосуд по горлышко

жизнь тягучая,

как мёд.

ОТ КОЛОДЦА

Они кричат в тебя, говорят.

Круглы их мысли, слова пусты.

Их плач обманчив, а шёпот — яд,

и каждый ждёт от тебя воды.

И каждый требует свой глоток

не так, как просят посильный крест.

...Воздай по вере, мой мудрый бог,

мы все вторичны, как палимпсест...

Какие б ни были родники

в твоём придонье, найдётся тот,

кто метко плюнет из-под руки —

или другого чего из-под.

А если скажешь, что нет воды,

поскольку вычерпан даже ил,

скорей получишь от чёрных дыр

квант милосердия, света и...

Поставь же точку.

Вода придёт.

Вода приходит, пока есть воздух.

Пусть кто-то шепчет и кривит рот,

но кто-то смотрит, чтоб видеть звёзды.

НЕ УКАЗ

« ...Огромный взгляд.

Огромней страха».

Андрей Ширяев, из цикла «Мастер зеркал»

Решившемуся слово не указ,

поэтому, ревнители, молчите.

Не всякий оборвавшийся угас,

раз высветил дорогу в лабиринте.

Пусть мне, сейчас хрипящей в ларингите,

молчание терпения придаст.

Чтоб написать о тёмном, нужен свет,

чтоб написать о страшном, нужен голод

того, кто сроду надвое расколот,

того, кто не открыт, как тайный город,

и, значит, что его почти и нет

ни в мире дольнем, суетном и грешном,

ни в горнем серафимовом огне.

Не потому ли глупой, малой мне

так горько, так просторно, так мятежно,

что те слова, в которых он живёт —

навеки, вопреки хуле и страху,

растут сквозь боль и тьму над скорбным прахом,

где гной и слизь и вздувшийся живот

всего лишь часть большой метаморфозы?

Ведь что есть плоть?

Бутоны, завязь, гроздья,

сбор урожая в страхе не успеть,

потерянные листья, холод, смерть,

распад и снова сборка в новом теле.

Зачем?

Слова и мысли оскудели.

Мне душно, бог.

Пусти меня — на воздух,

по тёмным водам, в слово, с молотка.

Прости меня. Начни меня сначала.

...Не слышит бог — я сильно измельчала.

Но гладит бог.