Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Поясни, – тихо потребовал отец Теодор. Достий с небольшой боязнью ощутил, как напряглись под ним чужие колени.
– Вам приятно было, что я сопротивляюсь… Ведь так? Вам хотелось бы, чтобы я так себя вел? Так интересней и… И приятней.
– Ты на Бальзака с Императором насмотрелся?
– Вовсе нет!
– А я говорю, что насмотрелся, – покачал головой святой отец. – Ох, Достий, Достий… Ты думаешь, мой пыл вызван был твоими отказами? И ты еще и считаешь, мне ничего больше не надо? Так почему же я тогда с тобой, ответь мне?
– Может… Может, вам совестно…
– Совестно бросить тебя? Достий, я чувствую долг по отношению к тебе, как всякий разумный человек чувствует долг по отношению к своим близким. Но я не столько должен быть с тобой, сколько желаю этого.
Достий вздрогнул – он слышал подобную фразу недавно, и речь шла вовсе
– И ты подумай сам, – продолжал тем временем отец Теодор. – Мой долг – если уж говорить в общем – велит воздерживаться мне от малейшей любовной привязанности к другому человеку. Так говорят церковные книги, если верить некоторым их трактовкам. У меня свои трактовки – ты знаешь… Моя любовь к тебе – не предписание, не навязанный кем-то или мной самим долг, а источник спокойствия и счастья. Должен ли я от такого отказываться?
– Но тогда… Поясните мне… – Достий запнулся – говорить с любимым на подобные темы он покуда не привык, одна только мысль о беседе про интимные желания и предпочтения заставляла кончики его ушей пылать.
– Я уже говорил тебе, что ревнив, и что характер у меня отнюдь не медовый пряник, – отец Теодор вздохнул устало и потрепал Достия по макушке. – Я хочу, чтобы мы с тобой были одни друг у друга. Разве нужен мне кто-то иной? Да пусть только кто заикнется об этом! И тебя я тоже никому отдавать не собираюсь. А еще я думал, ты просто стесняешься. А я люблю, когда ты стесняешься. И когда ты перестаешь это делать – тоже люблю… Или же тебе не по нраву было то, что я сделал? Может, мне следует иначе проявлять мое желание? Скажи мне, только честно.
– Нет, я просто... Я стеснялся... – Достий спрятал пылающее лицо в ладонях, а духовник с тихим смехом прижал его к себе покрепче. Шептал что-то ласковое до тех пор, покуда молодой человек не разомкнул рук и не позволил себя поцеловать.
За этим занятием их и застал стук в дверь. То был не Наполеон и не Советник – они бы непременно озвались как-то еще до того, как им открыли. Стучал кто-то незнакомый. Достий невольно поежился – не иначе как кто-то из Синода взглянуть на них пришел.
И верно – за дверью стоял какой-то человек в монашеском облачении, прямой, как палка, неприятно угловатый, с пронзительными цепкими глазами.
– Отец Теодор, прости за беспокойство, – произнес он вместо приветствия и даже не глядя на того, с кем говорил – взгляд посетителя метнулся в глубину комнаты и, застав там Достия, принялся изучать того с головы до пят. – Отец Всеволод при смерти, требует тебя для исповеди.
– Отец Всеволод? – было видно, что духовник мало понимает, о ком идет речь.
– Он с семинарии тебя знал, – нетерпеливо напомнил посетитель. – Ну так мы идем? Не опоздать бы…
– Идем, – отец Теодор смиренно наклонил голову. У него вполне могло и не быть желания исповедовать отца Всеволода, однако, волю умирающего нельзя было оставлять без внимания. Потому святой отец, выходя, обратился к Достию: – Не жди меня тогда. Завтра договорим.
Юноша молча кивнул – молвить хоть слово в ответ при посторонних ему не хотелось.
Уже выходя из рабочей комнаты, Достий про себя огорченно подумал, вот ведь как выходит. Только-только захлестнула их с отцом Теодором небывалая любовь, сильнейшая привязанность друг к другу, а придется теперь заменить поцелуи зубрежкой псалмов, объятия – разбором священных текстов, ласки – сочинением проповедей…
С тех пор жизнь во дворце стала для Достия спокойной и даже скучной. Осторожность принуждала к безупречному поведению. Достий, никогда, даже в детстве не склонный к шалостям и каверзам, с легкостью исполнял свою роль тихого кроткого монашека, который только тем и отличается от своих собратьев, что вздумал пригреться под монаршим боком, ничего особенного при этом не совершая. Такая позиция позволяла Достию не только сберегать доверенные ему тайны, но и наслаждаться каким-никаким покоем.
Однако спокойно скоротать один из вечеров Достию все же не дали – он уж было задумал устроиться с книгой у светильника, как в дверь отведенной ему комнаты постучали. Это очень юношу удивило: здесь ни он никого толком не знал, ни его не знали. Если что-то было нужно, к нему обычно приходил духовник. Так кто же это мог быть теперь?
На пороге обнаружился гвардеец из дворцового караула –
– Его светлость, Высочайший Советник Его Величества просит вас оказать ему любезность и почтить своим присутствием его покои, – произнес он, и при этом лицо у него было такое каменное, что Достий, чуявший человеческие настроения, мигом смекнул – перед ним один из тех немногих людей, кто не распускает слухов. Что, учитывая его униформу, не было таким уж поразительным – у Императора с гвардией отношения всегда были замечательные, с этой стороны ему нечего было опасаться подвоха. Однако приглашение было более чем странным. Достий поблагодарил посыльного (тот немедленно возвратился на свой пост, растворяясь в темноте коридоров) и поспешил в соседнее крыло. Он лишь понаслышке знал, где во дворце что находится: когда он только попал сюда, отец Теодор провел его и рассказал, как ориентироваться. В большем числе помещений Достий никогда не бывал – и стеснялся незнакомых людей, и страшился вопроса, что это он там делает и отчего шастает – а ведь не скажешь какому-то сановнику, что глаза продаешь, любопытствуя. В жилом крыле, отведенном для императорской фамилии и приближенных к ним лиц, молодой человек бывал всего один раз, недавно, но больше с тех пор не захаживал – полагая, что ему там делать нечего. Однако теперь все было иначе – гвардеец-посыльный выразился весьма ясно и недвусмысленно. Советник ждал Достия отнюдь не в кабинете, и это более, чем поражало. Юноша ломал голову всю дорогу, а отвлекся лишь, чтобы сообразить, где находится и как ему выбраться, куда нужно. Конечно, можно было бы попросить гвардейца провести его, но Достий застеснялся – вот еще, он и сам дойдет, нечего постороннего человека обременять.
Наконец, он оказался, где было необходимо, и впервые осмотрелся тут при нормальном освещении – оказалось, коридор был самый обычный, такой же, как и во многих частях дворца. Зеркальный надраенный и отполированный мастикой паркет под ногами, ряд сводчатых окон, в промежутках между которыми высились кадки с растениями вдоль одной стены и редкие двери вдоль другой. Первая, он знал, принадлежала Наполеону. Значит, ему нужна вторая. Достий добрался до нее, постучал, и, не услыхав ответа, неловко скользнул внутрь. Он прежде никогда не видывал внутреннего убранства чьих-либо дворцовых покоев, если не считать духовника, гостиной, прилегающей к анфиладе, занимаемой Императором, и своей собственной комнатки. Но отец Теодор был человек к себе суровый, и всяких вольностей не позволял и не терпел. Комнаты его отличались простотой и удобством, не смотря на постоянные попытки Его Величества скрасить быт своего духовника толикой уюта – как он его понимал. Апартаменты Наполеона так же воображения не поражали – было очевидно, что это помещение скорее рабочее. Отдыхал Его Величество явственно где-то в ином месте. Достий тоже предпочитал жить скромно, тем более он до сих пор ощущал себя гостем в огромном богатом дворце.
Однако, очевидно, здесь щедрая натура Императора развернулась во всей красе – только теперь Достий понял всю полноту картины, некогда лишь приблизительно изображенной перед ним Высочайшим Советником. То было во время их поездки к даране Георгине – Бальзак упомянул, что изнежен и избалован условиями жизни, каковые ему обеспечил Наполеон. И вот, теперь Достий мог вообразить себе, насколько – при первом же шаге ноги его по щиколотку утонули в мягком ковре. Он даже и не думал, что на свете бывают такие – разве что меховые шкуры, да и то не всякие. Судя по узору, ковер был родом из Элама, могущественного государства, лежащего за несколькими морями. Комната, в которой он очутился,была просторной, обставленной с тщанием и вкусом. Мебель для нее,очевидно, заказывалась специально, а не подбиралась по приблизительному сходчеству, и отличалась от прочего дворцового убранства покатыми формами. Здесь едва ли возможно было найти острый угол – вероятно, дань тому, что Советник бывает донельзя рассеян и вполне способен не заметить очевидного выступа мебели, чтобы с ним незапланированно встретиться. На небольшом квадратном мраморном камине, отгороженном от прочей комнаты начищенной медной фигурной решеткой, к удивлению Достия не было часов, а вместо них там находились развесистые,будто рога благородного оленя на десятом году жизни, подсвечники. Присмотревшись, молодой человек сообразил, что они и выполнены в форме деревьев. Относительно же часов он знал еще по кабинетным привычкам Советника – того отвлекало, а порой и раздражало постоянное тиканье, а собственное чувство времени позволяло Бальзаку не опаздывать самому и не позволять этого Императору.