Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
Достий поглядывал на посетителей зорко: чуть кто завертит пальцами, или же глаза скосит, или же по губам рукой водит, будто утираясь, он сразу хмурился и глядел на того человека, показывая, что тот дескать темнит. И метод такой, как ни странно, себя оправдал – довольно продолжительное время Советник допытывался по всем счетам у этих людей, записывал все в отдельный блокнот, и задавал каверзные вопросы, а после отпустил восвояси, и затребовал к себе старшего кладовщика. Спустился с ним в хранилище, где оказалось сумрачно и просторно, и с полчаса мурзил по деревянным ящикам с каким-то железным хламом.
– Вот ведь прохвосты, – беззлобно заметил он, когда они уже поднимались наверх – и отчего
– Вы что-то дурное обнаружили?
– Дурное, да только не в смысле что нехорошее, а в смысле что неумное. Они, видишь ты, решили сырьем подешевле закупаться, а что оно не пригодно для дела, о том не подумали. Металл, да и металл, какое тут может еще быть качество, чай не пушки отливают, а всего лишь проволоку… А что электропроводимость ниже, так о том и мысли нет.
– А куда же конструктор глядел?!
– Вот уж не думаю, что он по подвалам шатается. Сидит в своем кабинете, и, если не спит, чертит карту линий электропередачи. Мы к нему непременно наведаемся. Но сначала – к телеграфу. Нужно поставить в известность Его Величество.
Бальзак буквально на колене накропал какую-то записку и вручил ее Достию.
– Конечно, – кивнул тот, пробегая послание глазами. Написано оно было каким-то шифром, судя по всему, принятым между Императором и его доверенными лицами, для сообщений, не предназначенных для других людей.
Обернулся с поручением он быстро, несмотря на то, что, согласно распоряжению, еще дожидался ответа, и, когда возвратился, то спутника своего нашел в кабинете у конструктора. Этот последний – крупный, седеющий уже человек с лицом тяжелым и сонным – неторопливо вещал о чем-то, но прервался при виде незнакомого человека.
– Это мой спутник, – отрекомендовал того Бальзак. – Прошу вас, продолжайте.
Представлять их друг другу он, очевидно, намерен не был. Достий присел в сторонке, теребя плотную бумагу телеграммы, и следя за чужой беседой. Отметил, что в отличие от счетоводов, конструктор не нервничал, а только расстраивался от новостей. Бальзак распрощался с ним на ноте приподнятой, мажорной, заверив Габена, что ситуация вполне поправима, и нужно лишь принять некоторые меры.
– Теперь можно и домой, – удовлетворенно кивнул он. – Что у тебя, брат Достий?
Тот подал телеграфное послание молча, и тихо ждал, наблюдая, как Советник пробегает его глазами и хмурится.
– Хм, – наконец, изрек он. – Планы наши несколько придется скорректировать.
– Что-то случилось?
– Только то, что и предполагалось. Его Величество полагает, что отличным подкрепляющим трудовой энтузиазм стимулом будет небольшой гвардейский караул при заводе, и чтобы грамотно его организовать, явится лично: миледи Георгина нынче далеко, а никому другому такое дело он доверять не желает. Мы с ним, выходит, разминемся: никак нельзя оставлять столицу без присутствия хотя бы одного из нас.
– Стало быть, нам нужно поторопиться в дорогу?
– Не нам, брат Достий, а только мне. Тебя Его Величество просил расквартировать здесь, до его прибытия.
– Зачем же это?.. – удивился юноша.
– Затем, что закупку сырья он намеревается произвести при личном своем участии – и гвардейцы ему скорее для того нужны, чтобы внушить рабочим серьезность ситуации и понимание: прохлаждаться здесь не позволят. Ехать для совершения торговой операции потребуется в сторону границы – там перевалочный пункт с Конгломератом, город Дарен.
– О! – Достию название это было знакомо. – Да ведь там же…
– Самый старинный в империи собор,
Достий даже не нашелся, что и сказать. Для него необычной была сама мысль, что люди, занятые такими важными делами, будут учитывать его затрапезное любопытство и брать в расчет его пожелания. Удивительное дело! Он – сирота без роду и племени, ни молвить не умеет по этикету, ни повести себя, и знания его необширны и собеседник он вряд ли интересный, но за что-то все же эти люди любят его, и ведь не только, должно быть, за то, что дорог он святому отцу…
Свободную комнату для него легко нашли в недавно выстроенных, и еще пахнущих тесаным лесом, домиках для рабочих – Бальзак наскоро убедился, что все здесь имеется в лучшем виде, попрощался и поспешил на станцию. Комната и впрямь была всем хороша, маленькая, правда, довольно прохладная – из-за своего необжитого состояния. То ли для нее еще не нашли постояльца, то ли она держалась свободной ради таких, как он, приезжих.
Достий же, проводив взглядом Советника и затворив дверь, вдруг осознал – сам для себя неожиданно – что остался наедине сам с собою. Он уж настолько отвык от этого, что в первый момент даже растерялся. А ведь бывали в его жизни дни, когда он и словом ни с кем не перекидывался, проводя долгие часы в обществе одного только себя. События последнего года так закружили его, что он совсем забыл думать про одинокие свои будни. И вот, выпала возможность освежить воспоминания.
Он принес себе ужин из заводской кухмистерской – ее напротив через дорогу держала дородная вдовушка, готовившая настоящие биточки по-сельски, не чета городским деликатесам – наскоро его уничтожил, сполоснул посуду, и устроился у окна с книжкой, коротая непривычно тихий вечер. Завтра явится Император, и про покой придется забыть надолго: в его окружении столь хрупкая вещь попросту не выживала.
А пока была возможность, Достий наслаждался передышкой. Звуки за окном тем временем свидетельствовали о том, что рабочий день на заводе окончился – в окно видно было, как идут мимо люди, спеша поужинать и отдохнуть от хлопот. Завод был словно маленьким миром со своими законами и обычаями, и Достию все было в диковинку. Услышав, как хлопнула соседняя с ним дверь, он невольно прислушался – его сосед вернулся со своей смены, через тонкие стены отчетливо слышались шаги и скрип мебели. В пелене сумерек начали возникать сияющие бреши светящихся окон, можно было рассмотреть, чем люди заняты в ближайших домиках. Достий у себя света решил не зажигать, ему уютно было сидеть в полутьме, прислушиваться к улице, к соседнему помещению, находясь в состоянии полудремы и мечтательного оцепенения.
Неожиданно он вздрогнул, зажмурился и потряс головой – юношей овладел какой-то странный, но очень приятный морок, который, однако, не думал исчезать, но очень уж невероятным было происходящее для яви.
За стеной кто-то пел псалом «Таинства небесные» – Достий слышал его неоднократно, а иногда и подпевал тихонько во время службы. Мелодия у него была дивная, но очень уж витиеватая, и юноша каждый раз боялся, что своим неумелым пением попортит всю красоту. Но тот, кто пел за стеной – пел невероятно красиво и умело, словно выписывая прихотливые кружева голосом. Достий, обхватив себя руками, вздрагивал невольно от восхищения. Каждый виток мелодии захватывал его, будто вихрь, будто благоухание цветущего сада под робким, еще прохладным солнцем. Когда пение окончилось, юноше показалось, что кто-то прикрыл ему глаза ладонью, так темно сделалось. На деле же он так заслушался, что не заметил, как погасли окошки в соседних домиках – уже была ночь.