Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Вы ведь отправитесь туда, верно?
– Все готово к этому. Т-только записи и ждал. Он в телеграмме обещал привести д-доказательства своих слов…
– Дадите команду своим войскам? – спросил Достий, поеживаясь от мысли о том, что снова засвищут пули и загрохочут снаряды – еще и пяти лет не прошло с тех пор, как война закончилась, и вот уже новая грядет…
– Нет. С-сверну ему шею самостоятельно, – Наполеон поднялся. – Дать команду армии – означает открыть официальное противос-стояние, – продолжил он. – Это глупо, но таковы правила политической игры. Санчо действует не от имени Конгломерата, а от своего собственного, он – час-стное лицо, был разжалован по окончании войны, и происходящее будет рассматриваться как его акция мести. Ни в одном суде мы не докажем, что без правительс-ственной поддержки Конгломерата у него
– А драгуны?
– С-стоят в оцеплении, чтобы из дворца эти сволочи никуда не д-девались. Да они и не дернутся, им это н-не нужно. У них двое заложников, и С-санчо знает цену. Как минимум од-дному из них.
– Ее Величество, конечно же, ценная фигура…
– Георгина здесь ни п-при чем. Я говорю о Т-теодоре.
Достий так рот и открыл, и Император, поднявшись на ноги, кивнул ему:
– В прошлую войну именно на г-генерала Санчо Пансу обменяли Т-теодора, возвращая его из п-плена. Это единственная причина, отчего этот скот п-по сей день ходит под небесами – удавил бы еще на д-допросе, и к исповеди бы не пошел, – Его Величество помолчал, глядя в сторону, и добавил: – Имеешь желание п-поехать со мной – поторапливайся. А то хочешь – ос-станься здесь. Это б-безопасно, по крайней мере. Если и Теодор тебя п-потеряет, он этого не переживет.
– Я с вами! – Достий вскочил пружинисто с места. Как только Император мог подумать, что Достий его оставит, да еще в такое время!.. Вот была бы черная неблагодарность с его стороны!..
Наполеон попытался было улыбнуться в ответ, но лицо его исказила кривая гримаса, вроде как от зубной боли. Не пробуя больше, он отвернулся.
Как они добрались обратно, Достий помнил смутно. Все время в вагоне было движение, сновали люди в униформе, о чем-то шептались между собой и докладывали бесконечно Императору, а тот решал то или другое дело. Ночью он не спал – сидел у окна в неподвижности, глядя в ночные небеса, как будто уйдя куда-то внутрь своей головы. Достий просыпался несколько раз от тревоги или тряски, однако заставал всегда одну и ту же картину – знакомый черный профиль на фоне светлого квадрата окна. Признаки жизни Его Величество подал только когда объявили прибытие – Достий так и не решился с ним заговорить. Чувствовал, что этого сейчас не стоит делать, рана еще слишком свежа.
Перрон столицы был девственно пустынен – ни единого человека, даже начальника станции не было видно. Только ветер гонял по гранитным плитам мусор, сегодня, против обыкновения, неубранный.
Город будто бы замер. И то подумать, рассудил Достий, уж верно люди напуганы. В военное время войска Конгломерата досюда так и не дошли, были отбиты. Над головами столичных жителей ни бомбы не грохотали, ни пули не свистели. А тут посреди бела дня воистину как гром среди ясного неба…
Они прошли по опустевшим улицам – Достий ловил в окнах окрестных домов движение – за ними исподволь наблюдали, не решаясь, впрочем, показываться. Оно и верно, только лишние хлопоты гвардейцам – присматривать за мирными обывателями, сующимися под обстрел. Себя самого Достий к «мирным обывателям» не относил – как же это он станет прятаться, коли может помочь? Он поглядывал то и дело на свое сопровождение – сосредоточенные лица гвардейцев. Лица Императора он не видел – тот шагал впереди, широко и торопливо, как будто думал, что если поспешит – еще сможет успеть и что-то изменить, исправить...
Дворец ожидал их, ощерившись почерневшей, осыпавшейся стеной, будто страшной челюстью с гнилыми зубами, и зияя пустыми провалами окон и дверей: стекла во многих местах вылетели от ударной волны, а двери послетали с петель. Пострадал и прекрасный сад, что так полюбился Достию – многие деревья были сломаны.
У ворот их дожидался человек в униформе Конгломерата – он загодя развернул припасенный белый флаг, показывая, что его цели самые мирные. Да и видно было, что при нем не имеется оружия – человека отправили для переговоров. Император глянул на него с неприязнью, но смолчал. Оглядел свое сопровождение, выбрал несколько человек, кивнув на них, и все вместе они направились внутрь пострадавшего дворца. Достий стиснул кулаки и уверенно зашагал следом. Он умышленно не сменил ни на что свою сутану, хотя Наполеон предлагал ему подыскать более удобную
Парламентер проводил их – хотя дорогу Наполеон знал и сам – отворил двери и остался у порога. Санчо ждал делегацию не в зале собраний – тот пострадал настолько, что теперь находился под открытым небом, обгоревший до неузнаваемости – а в другом помещении, поцелее.
Он сделал своим людям знак, и они вышли, оставляя его и Императора в иллюзии уединенности. Приветственных слов ни один, ни другой не произнес, руки не подал – только глядели друг на друга. Санчо с прищуром, Наполеон – глазами сухими, и злыми от этой сухости.
– Ну, – тихо произнес, наконец, незваный гость. – Каково это? Скажи. Я хочу слышать эти слова от тебя.
– А я-то думал, ты все д-делаешь разумно, – отозвался Наполеон отстраненно.
– У меня, знаешь ли, тоже есть чувства. Ты воображал, что можешь ходить по чужим душам, и тебе все сойдет с рук?
– А ты ради личной своей м-мести отправил на тот свет д-дюжину ни в чем не п-повинных людей? – Наполеон то ли не услыхал, то ли вид сделал, что не слышит собеседника.
– Чертову дюжину, – Санчо откинулся на спинку стула – слишком для него высокую – и сцепил руки на животе. При нем не было оружия – ни шпаги, ни револьвера – и это потому, понял Достий, что смерти он вовсе не боялся. Возможно даже – стремился к ней, желая приблизить роковой решающий момент. И не то чтобы он Наполеона дразнил нарочно, провоцируя – отчасти, но все же не полностью. Скорее, Санчо говорил то, что думал и чувствовал, прямо, не стараясь облечь ни то, ни другое в форму более дипломатичную.
– С-стало быть, что это личная месть, т-ты не отрицаешь?
– Под имперскими обстрелами сгинула Донна, – тихо произнес Санчо. – Уже забыл? Я напомню.
– Мертвых уже не вернуть. К-какой смысл увеличивать их число?
– Вот-вот, – кивнул Санчо согласно. – Не вернуть, – повторил он слова Императора, смакуя их. – Ни одного из них.
Он поднялся и уперся ладонями в стол, нагибаясь вперед.
– Так что, – тихо проговорил он, – теперь я хочу узнать, каково тебе потерять единственного близкого человека, того, кого ты любил. И будешь любить, поверь мне: Донну отсюда – он стукнул себя кулаком в грудь – не вырвать так просто.
Наполеон молчал, слушая его.
– Когда Конгломерат подписал капитуляцию, – продолжал Санчо, – я сказал себе, что это их капитуляция, а не моя. Пятьдесят лет назад немалый кусок моей родины оттяпал твой родитель, присоединив его к вашей империи – вообрази себе, я родом из этих мест. Был бы. Вот так патриоты и превращаются во врагов. Он посягнул на чужое и назвал это рождением нового государства. А мы только пожелали вернуть свое, но вы назвали это подлой экспансией. Сколькими жизнями ты заплатил за этот кусок земли, Наполеон? Сколькими жизнями заставил заплатить нас? – Санчо покачал головой. Достий закусил губу – ему виделось отчетливо, что господин этот не глуп и что обдумал все сказанное много раз. Сложно было тут утверждать, кто прав, а кто виновен, особенно сложно с учетом того, что святой отец был в руках врага, и это затрудняло мыслительный процесс до крайности.
– А теперь, – вернул его к реальности голос разжалованного генерала Пансы, – на правах, уж прости, террориста, я буду требовать…
– Я даю тебе час, – перебил его Наполеон. – Ч-через час заложники должны быть отпущены на свободу. В противном случае будет открыт огонь.
Санчо сморгнул, а затем брови его поползли вверх. И не у него одного.
– Собираешься похоронить всех, оставшихся здесь людей? – выговорил он, наконец. – Их тут немало… В том числе, как ты можешь заметить, и упомянутые заложники… Ах да, их вовсе не двое, а целых трое. Фон Штирлиц мне безразличен, в общем-то, но многие мои соотечественники, находящиеся здесь, были глубоко уязвлены его поведением и тем, сколь позорно он покинул свою родину. Я предоставил им самим распоряжаться судьбой этого беглого доктора, но думаю, он все еще жив.