Дети большого дома
Шрифт:
И как только живут люди в таких глухих углах? Пусть бы даже миллион предложили Кларе — она не оставила бы города, не стала бы жить в таком месте.
…А поезд тем временем мчался вперед. Промелькнули горные пейзажи Армении, остались позади ровные поля Ширака, в голубоватой вечерней полумгле растаяли и скрылись вершины Арагаца, склоны Манташа.
Поезд летел по Лорийскому ущелью.
Через полуоткрытые двери вагонов маячили темные, неправдоподобные очертания исполинских скал, стремительно сменяющих друг друга, иногда напоминающих
Кому из старых летописцев принадлежат слова: «Под копытами коней захватчиков стерлись даже наши скалы, но народ выжил, и не теряет он надежды, что будет жить»? Стоят родные скалы. Стерлись на них следы копыт чужих коней, не стереть лишь изречений, которые народ запечатлел на этих камнях. Стоит еще в Карине, у гор Бюракна могучий утес, на котором по-армянски выбита надпись: «Здесь ступал конь русского воина-освободителя. Остановись и воздай должную почесть, о армянин!»
Русские воины с восхищением смотрели на горные пейзажи.
— Ну и громады!..
Положив руку на повешенный через грудь автомат, Хачикян слушал беседу командира полка с другими начальниками. Дементьев говорил:
— Воин, которому собственный дом не заслоняет горизонта, бесстрашен. Из того же, кто прикован к порогу своей хаты, толку не получится!..
«Правильные слова», — думал Каро.
Сейчас ему казалось незначительным то, что в одном вагоне с Анник едет Бено Шароян.
Горы, окутанные мглой, то закрывали горизонт, то раздвигались, и тогда взору открывалась половина неба с мерцающими звездами. Они словно сопровождали поезд, спустившись ниже к земле, и улыбались доброй, ясной улыбкой воинам, едущим на борьбу со смертью.
Задумавшись, Каро не слышал ни ночного грохота горной реки Дебета, ни неумолчного шума лорийских лесов, ни негромкой, печальной песни бодрствующего русского бойца, которой вторили товарищи со столькими оттенками в произношении, сколько сынов братских народов было в этом вагоне:
Любимый город, Может спать спокойно, И видеть сны, и зеленеть среди весны!Песня была полна болью и тоской от разлуки с близкими, тревогой о будущем.
Мрак словно сгущал это тревожное чувство.
…Утренняя заря осветила равнины Грузии. Воздух был чист и прозрачен. Вверх по склонам гор поднимались стада овец. Сонно и лениво брели за ними серые овчарки. По рыжему жнивью котловины медленно двигались два трактора, и вспаханная земля черной полосой опоясала холм. На ближних полях угрюмо и неподвижно торчали высохшие стебли подсолнуха. Кое-где виднелись темножелтые листья дынь и пепельно-серые плети арбузов.
Поезд с грохотом пронесся над Курой. По-осеннему мелководная река сияла чистой, отстоявшейся от ила водой. Кругом царили мир и безмятежное спокойствие. Грохот разрывов на далеких рубежах страны не доходил до этих мест, но эхом
Замелькали дома предместья Тбилиси. Залился гудок, пронзительно и долго, сорвался, зазвучал прерывисто, и поезд замедлил ход. Уже можно было сосчитать обороты колес: «чик-чак, чик-чак-чак…».
Станция Навтлуг.
Микаберидзе глядел на знакомые здания, на крестьян в войлочных шляпах, стоявших рядом со своими мешками, на одетых в форму железнодорожников с закрученными по-грузински усиками. Он искал знакомые лица, не задерживаясь взглядом ни на одном, и все больше и больше волновался.
— Мама! — вдруг крикнул он и соскочил на платформу.
Дементьев, Аршакян и штабные работники, стоя у дверей, смотрели вслед комиссару.
Стройный, в щегольском, ловко пригнанном кителе, он бежал по платформе навстречу высокой худощавой черноволосой женщине со смуглым лицом и полному невысокому мужчине.
— Шалва!
— Дэди!
Мать и сын обнялись.
Закинув обе руки на шею сыну, мать пристально вглядывалась в его лицо, вновь и вновь целуя лоб, глаза, щеки.
— Всю дорогу будем прощаться с матерями, — задумчиво проговорил Дементьев.
Он спустился на перрон и вместе с Тиграном подошел к комиссару.
Микаберидзе обратился к родителям:
— Вот мои друзья!
Мать комиссара большими, сохранившими живой блеск глазами, оглядела военных.
— Хорошие все, очень хорошие! Но где же Ираклий? Почему нет моего Ираклия?
В молодости она была, несомненно, пылкой и красивой девушкой, но молодой задор с годами сменился спокойной величавостью пожилой женщины.
— Отыщи же Ираклия, Шалико! — нетерпеливо повторила мать комиссара и, повернувшись снова к Дементьеву и Аршакяну, улыбнулась.
— Не волнуйся, дэди, сейчас позову.
— Не надо звать, я хочу сама увидеть его среди товарищей!
— Пойдемте к ним, — предложил Дементьев.
Вся группа двинулась к первым вагонам воинского состава. Мать комиссара, устремив тревожный взгляд вперед, говорила:
— Должна признаться, я больше волнуюсь за младшего… Вы знаете сержанта Ираклия Микаберидзе?
— Ну конечно, знаю: он у нас парторг взвода.
Они дошли до товарного вагона, ничем не отличавшегося от всех остальных. Шалва окликнул младшего брата по воинскому званию. На лице Шалвы мелькнула улыбка, как бы говорившая: «А ну, посмотрим, как ты понравишься отцу с матерью?!»
— Выходите скорей, сержант Микаберидзе!
У вагонной двери покачивалась железная лесенка.
— Вах, дэди! — выкрикнул маленький боец и, минуя лесенку, спрыгнул на перрон к матери.
Стоя чуть поодаль, Дементьев, Аршакян и Шалва Микаберидзе наблюдали за встречей родителей с младшим сыном.
Заметив их, сержант смутился, инстинктивно вытянулся перед майором и взял под козырек. Тот скупо улыбнулся и махнул рукой.
— Сейчас ты находишься под командой своих родителей, — пошутил он.