Дети большого дома
Шрифт:
Тигран с ясной улыбкой смотрел на разгоревшееся лицо Аргама. Ему было понятно, что, не находя достаточно красочных слов для выражения своих чувств, Аргам невольно обращается к эпическим образам. Тигран слушал его, присматривался к его жестам, мимике и думал о том, что юноша уже становится воином, хотя и теперь в нем еще много осталось от старого. Он еще старается говорить «красиво». Kapo говорил бы не так. Тот просто и ясно рассказал бы, что именно сделано его полком.
В небе шел воздушный бой. Осколки со свистом падали на землю. Вместе с советскими бойцами смотрели в небо
Пленные опустили глаза, и один из них, огромный верзила с нашивками фельдфебеля, что-то злобно буркнул. Тигран оглянулся на него. Нос у великана был раздроблен, губы и подбородок покрылись подсохшей кровью, на лбу синели большие шишки. Заметив, что Тигран смотрит на фельдфебеля, Аргам подошел ближе и объяснил:
— Этот стрелял до последнего патрона, сопротивлялся, не хотел сдаваться. Знаки на лице — следы схватки с Миколой Бурденко… А вот те трое, что в сторонке стоят, спрятались в лесу во время утреннего боя, потом сами вышли и сдались.
Тигран внимательней вгляделся в стоявших отдельно солдат. Видно было, что это трудовые люди. Подойдя к ним, он спросил:
— Значит, вы сами сдались в плен?
Удивленные, тем, что советский офицер умеет говорить по-немецки, пленные заулыбались.
— Да, сами! — подтвердил один из них, невысокий солдат лет тридцати пяти.
— Что же вас толкнуло на этот шаг?
— Принцип, — объяснил немец. — Я и мои товарищи решили уйти из гитлеровской армии, чтобы остаться людьми.
— Да, именно так, — подтвердил второй немец. — Чтобы остаться людьми.
Трудно было решить, говорят ли они искренне или страх смерти толкает их на подобное заявление. В душе Тигран склонен был верить им. Нельзя же думать, что целый народ является ордой бандитов и детоубийц.
Он перевел слова пленных крестьянам. Антон (Кузьмич с интересом оглядел пленного.
— А может, и не врет, — задумчиво сказал он. — И среди них есть люди. Да только не привелось нам их видеть. А вон тот — ну, подлинный зверь, точно волк в клетке!
Старик пальцем указал на верзилу фельдфебеля с разбитым носом. Почувствовав, что слова старика относятся к нему, тот опустил голову и нахмурился еще больше.
— А ну, взгляни сюда! — крикнул Тигран по-немецки. — Трудно тебе смотреть в глаза советским людям?!
Фельдфебель рывком поднял голову, налитыми кровью глазами оглядел Тиграна.
— Могу и взглянуть! Я не вся армия, и сегодня не конец войны.
— Хвастовство тут ни к чему, а вот вид твой куда красноречивее слов, — заметил Тигран.
Один из пленных, рыжий, веснушчатый коротыш, угодливо закивал головой в ответ на слова Аршакяна и засмеялся в лицо фельдфебелю. Заметив, что обратил на себя внимание советского
— Я в плену, значит должен молчать, — хмуро произнес фельдфебель.
— Но в прошлом году твои товарищи и в плену выкрикивали: «Хайль Гитлер!» А вот ты предпочитаешь отмалчиваться. Это тоже знамение времени! У него есть своя логика, у времени.
Остальные пленные, напрягая внимание, прислушивались к словам советского офицера. Добровольно сдавшийся в плен немецкий солдат, тот самый, который объяснил Тиграну, почему он решил уйти из фашистской армии, не сводил глаз с его лица. Когда Тигран замолчал, он нервным движением провел ладонью по лбу и отозвался:
— Правильно вы говорите! Но все равно ему этого не понять: мозг национал-социалиста не в состоянии усвоить истину.
Тигран более внимательно взглянул на него. В словах этого немецкого солдата нельзя было заметить и следа подобострастия. «Значит, это действительно человек!» — мелькнула мысль.
— А кто не в состоянии уразуметь истину, тот осужден на неудачу и гибель, — добавил Аршакян.
— Так оно и будет, — кивнул в знак согласия собеседник Тиграна.
Не успел он договорить, как фельдфебель рванулся к нему и с силой ударил кулаком по лицу. Пленные схватились.
Все это произошло так стремительно, что конвойные не успели вмешаться. И вдруг сильный удар заступом по спине свалил фельдфебеля. Он рухнул лицом вниз, увлекая с собой солдата, на которого напал; но тот оторвался и остался стоять на ногах.
Снова замахнувшись заступом, Антон Кузьмич подступил к лежавшему на земле гитлеровцу.
— Не тронь, дед, нельзя! — остановил старика Тигран, перехватив его руку.
— А нужно бы! — возразил Антон Кузьмич, с силой вгоняя в землю заступ и становясь над головой продолжавшего лежать фашиста.
С минуту старик сурово рассматривал фельдфебеля, затем негромко произнес;
— Вот и еще один Фриц Шнайдер!
Аргам с помощью конвойных поднял с земли гитлеровца и повел пленных в сторону штаба. Крестьяне долго еще стояли, глядя им вслед. Фельдфебель плелся последним, еле передвигая ноги.
Когда Аршакян рассказал медработникам об услышанном от Антона Кузьмича и о случае с пленными, военврач Кацнельсон снял очки и, протерев их, снова водрузил на нос.
— Следовало бы поведать всему свету ваш рассказ, товарищ батальонный комиссар! — с жаром воскликнул он. — Ведь это же кусочек истории… и какой суровой истории, и с каким справедливым концом!
Лицо военврача Кацнельсона было залито румянцем волнения.
Уже перевалило за полдень. Гром артиллерии удалялся все больше и больше. Глухие раскаты доносились словно из-под земли.
Перед палатками медсанбата остановились первая автомашина с ранеными.
LXI
Наступление неожиданно замедлилось, а на отдельных участках фронта и приостановилось. Гитлеровские войска, усиленные танками и авиацией, остервенело сопротивлялись, часто переходя в контратаки.