Дети большого дома
Шрифт:
Не успели Малышев и Ираклий выйти за дверь блиндажа, как Анник крепко обняла Каро, осыпая поцелуями его лицо и глаза. Смущенный Каро бессвязно повторял:
— Анник… Анник! Ну ладно… Анник!
Анник смущалась, ей как будто и самой становилось стыдно, но рук Каро она не выпускала.
— Могут войти командиры… неудобно, — уговаривал Каро.
— Боялась не увидеть тебя больше… Не знаю, почему, но уже несколько дней меня мучил этот страх. Сядь рядом со мной, на этот выступ, поговорим, я хочу слышать твой голос!
Каро послушно уселся рядом
Анник смотрела в глаза Каро и шептала еле слышно, словно кто-нибудь мог подслушать их:
— Ты не думай, что я боюсь. Совсем нет! Смерти я не боюсь. Попадет пуля в грудь или в лоб — и конец. Это же очень просто. Нет, не боюсь. Если даже прикажут, я не поеду в тыл. Мое место здесь, с тобой. Я не представляю себе, чтобы и ты сейчас оставался в Ереване, набирал книги… хотя бы даже самые хорошие и нужные!
Ну, говори же, Каро, говори! Скажи мне хорошее, теплое слово!
Каро обнял ее, крепко прижал к груди и тотчас же отпустил.
— Анник, милая… Говори ты, я послушаю. — И, не глядя на девушку, добавил: — Стосковался о тебе.
Анник быстро наклонилась, поцеловала его руки — грубые, пахнувшие землей, темные руки рабочего. Лоб у Каро был влажен. Не то от усталости, не то от волнения, он дышал с трудом.
— Я тебя вчера во сне увидел, — проговорил Каро, прижимая к губам пальцы Анник.
— И как — убитой, да?
— Нет, нет! Будто уже мирная жизнь. У нас в типографии комсомольское собрание, и ты пришла из райкома делать доклад. На тебе было красивое, нарядное платье. Прошла по залу к сцене, даже не посмотрела на меня…
— И ты рассердился, да? — прервала его Анник. — Неправда это, не могло быть, чтоб я не посмотрела на тебя. Я тебя вижу и тогда, когда ты далеко, когда тебя нет рядом со мной! Я всегда вижу тебя…
— И я, — тихо сказал Каро.
— Ну, а потом, потом?
— Потом ты начала говорить о книге «Как закалялась сталь», которую я набирал. И вдруг началась бомбежка. Все выбежали из зала, и я потерял тебя… А когда проснулся, и вправду бомбили. Это я задремал на минутку, сидя в окопе.
— А мне все хочется увидеть тебя во сне, и не получается. И сны у меня всегда какие-то путаные. Нет, один раз увидела, но это было повторением того, что случилось на самом деле. Ты помнишь, осенью около Кочубеевки, когда Славин и ты побежали под огнем наперерез убегающим бойцам? Ох, и испугалась же я! Испугалась за тебя. А командир полка не понял. Посмотрел на меня, засмеялся: «Поглядите-ка, дрожит, как цыпленок!»— «Я не боюсь!» — сказала я ему и отвернулась, чтоб не смотреть в ту сторону, куда вы побежали. А там снаряды так и взрываются… И вот это я как-то раз увидела во сне. Монгол мой, глаза у тебя, лицо — все такое же… Ты такой, каким был и тогда! Только усталым выглядишь.
Каро добродушно улыбнулся.
— Да нет, я не устал, Анник. А если б и устал…
Анник обняла Каро.
— А как ты думаешь, когда мы победим? Что победа будет — это я твердо знаю, только вот времени угадать не могу. Мне кажется, что ты все знаешь… и что бы ты ни сказал, я поверю!
— Через год! — определил Каро, подумав.
— А почему именно через год?
— Очень далеко они зашли. Вот и теперь, видишь — опять мы остановились.
— А почему?
— Чтоб получше разгромить! — уверенно заявил Каро.
— Я тоже так думаю.
Они снова замолчали, прислушались к орудийной пальбе, к трескотне пулеметов. Каждый из них чувствовал биение сердца любимого.
Словно исчерпаны были все слова, которые они хотели сказать друг другу. Лишь бы дольше длился этот единственный час, который подарил им счастливый случай…
Анник приникла головой к груди Каро. Он огрубевшей рукой гладил ее лоб, прижимался лицом к ее волосам, и сердце у него начинало биться быстрей. Им овладело чувство, напоминающее страх: имеет ли он право быть таким счастливым, когда неизвестно, что ждет его завтра или через час? Он боялся внезапно потерять это большое счастье.
— Знаешь что, Каро… я вое хочу сказать тебе что-то и не могу.
Анник приподняла голову и заглянула снизу в лицо Каро.
— Все хочу тебе что-то сказать… давно собираюсь, да как-то не получается… Со дня гибели Седы эта мысль меня не оставляет… Боюсь я смерти… Очень боюсь! И уж если должна умереть, хотела бы умереть как твоя жена. Не удивляйся… Пойдем к Аршакяну, к командиру полка… скажем, что мы муж и жена… Смешные вещи я тебе говорю? Ты молчишь, ты улыбаешься!..
Каро молча ласкал ее, избегая смотреть в лицо, покрытое лихорадочным румянцем. И вдруг пришло то слово, которое он тщетно искал:
— Не надо отчаиваться, Анник, не надо.
Анник выпрямилась, застыв на месте. Положив руку на голову девушки, Каро ласково повторил:
— Не надо отчаиваться!
И впрямь, разве не выражением отчаяния были сказанные ею слова? Анник бросило в дрожь от этой мысли. Каро еще более вырос в ее глазах. Какую глубокую проницательность проявили Анник, решив, что он «гот самый»…
— Да нет, я не отчаиваюсь, — шепнула она. — Только боюсь за нашу любовь.
Анник прильнула к Каро.
— Боюсь за любовь нашу.
Взволнованный Каро прижал к груди голову девушки и поцеловал ее волосы.
— Не бойся, милая, любовь не убьешь ни пулей, ни снарядом. Есть умные слова, я набирал в одной книге, не помню какой: «Любовь побеждает смерть». И наша любовь победит. Клянусь, победит…
Анник подняла голову, с удивлением и восхищением смотрела на любимого. От скупого на слова Каро она впервые слышала такие горячие слова. Каро с мечтательной улыбкой задумчиво шептал:
— Поженимся, когда вернемся домой, к нашим матерям.