Дети большого дома
Шрифт:
«А если противник хочет нас заманить и отступает на этом участке, чтобы наша армия продвинулась вперед?» — подумал вдруг Луганской и начал ходить по палатке. Эта мысль возникла у него еще накануне. Сейчас он серьезно задумался над такой возможностью.
Вошел адъютант, молча положил на стол полученную почту и так же молча вышел из палатки.
Генерал перебрал конверты. Вместе с должностной перепиской в пачке были и личные письма, и среди них конверт, надписанный рукой невестки: она не писала, а словно вырисовывала четкие красивые буквы. Луганской разорвал конверт, и наземь упала карточка. Он нагнулся, поднял: внучка была снята с бабушкой. Максима Александровича охватило волнение.
Личная
«Еле смогла уговорить маму сняться, она не хотела, — писала невестка. — Ты и сам заметишь, как она изменилась. Может быть, именно потому и не хотела. Она почти все время на заводе, по ночам и трех-четырех часов не спит. Бывает, что приедет домой, собирается лечь отдохнуть и вдруг передумает, опять едет обратно на завод. Так что знай: мама тоже выполняет военное задание, и задание немаловажное! Она просила меня не писать тебе, но я ослушалась. Вместе с другими директорами ведущих заводов, министерство представило к награждению и маму. Я это узнала не от нее, другие сказали. Как-то раз она не пришла ночевать, и я поехала на завод — узнать, в чем дело. Там-то и рассказал мне об этом секретарь комитета. „Ваша свекровь, говорит, настоящая героиня! Все удивляются энергии Василисы Петровны, берут пример со старой большевички“. Рассказала я об этом маме, а она улыбается. „Хорошо бы снова стать молодой и здоровой — поехала бы на фронт!“ Возвращается домой вконец измотанная и все же находит силы возиться с внучкой, рассказывает ей сказки. Очень подействовала на нее весть о гибели сыновей тети Насти — Вани и Коли. Первый раз увидела я — слезы на глазах мамы. Ты же знаешь, как она любит сестру. В день, когда была получена эта весть, мама не поехала на завод, ночевала у тети. Через несколько дней мы получили письмо от Саши, с карточкой. Он уже майор, командует полком. Мама очень долго смотрела на карточку, потом на твой портрет на стене, и я поняла, что ее радует сходство сына с тобой. „Словно карточка Максима в молодые годы…“ — тихо сказала она.
Видел бы ты, как просветлело ее лицо, глаза просто сияли! А сегодня утром проснулась и говорит мне: „Лет двадцать не видела я снов. А сегодня видела Максима… Будто годы революции и оба мы снова молоды: шагаем в рядах вооруженных рабочих плечом к плечу и поем „Отречемся от старого мира…“ Запевает он, Максим, а мы все подхватываем. Давно, очень давно не видела я такого отчетливого сна“. И попросила меня написать тебе письмо. „Только, говорит, лучше было бы, пожалуй, не посылать карточки, пусть не видит меня такой изможденной“. Любит тебя мама, любит, словно молодая, я чувствую, что она всегда о тебе думает, хотя не говорит об этом…».
Вошел адъютант, сообщил, что командиры и комиссары
Член Военного Совета отогнал овладевшие им воспоминания. Сложив письмо, вместе со снимком сунул снова в конверт.
— Сейчас приду.
Личная жизнь опять отошла назад. Смеющиеся глаза внучки и покрытое морщинами лицо женщины, которая была подругой его жизни в течение тридцати лет, невестка и ставший уже командиром полка сын остались где-то глубоко в сердце. Заботы, связанные с боевой обстановкой, снова тяжелым камнем легли на плечи.
Он взглянул на часы. Оставалось полчаса до начала совещания, а командующего армией все не было.
Луганской туго затянул пояс, поправил фуражку и вышел из палатки.
В глубине леса под деревьями расположились на табуретках вокруг продолговатого стола командиры и комиссары дивизий. Когда Луганской подошел, все встали.
Член Военного Совета попросил занять места, сел сам, обвел присутствующих быстрым взглядом и улыбнулся.
— Начинается дело, товарищи!..
Лица всех были оживлены, но проницательный взгляд подметил бы на них озабоченность и настороженность. Командиры знали о создавшемся положении, понимали, что задуманный шаг требует необычайной отваги и полного напряжения сил, а в случае неудачи, может многое погубить. Мысль о возможности крупной неудачи через год после начала войны, после побед, одержанных зимой и весной, казалась ужасной.
— Положение в общих чертах знакомо всем нам, — продолжал член Военного Совета. — Сегодня утром соотношение сил на участке наших соседей стало еще неблагоприятней. Гитлеровское командование неистовствует, повидимому готовясь нанести главный удар именно здесь, в стремлении продемонстрировать силу кампании этого года. Поставленная перед нами задача тяжела, очень тяжела.
Слушая Луганского, никак нельзя было подумать, что он внутренне не согласен с тем решением данной задачи, какое излагает. Да никто и не думал ни о чем, кроме наступления. Только наступление! Вся страна, весь народ ждали его, особенно ждали действий на этом фронте. Нельзя медлить, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы инициатива перешла к врагу!
Взгляд члена Военного Совета упал на Яснополянского. В синих глазах комдива было что-то мечтательное. Луганской любил этого генерала и как инициативного, способного командира и как человека.
— Как вы полагаете, Лев Николаевич?
— Готов хоть сегодня.
«И сделает ведь, все сделает, раз обещает!» — подумал член Военного Совета.
— Садитесь. Ну, а вы?
Луганской обратился к командиру другой дивизии — молодому полковнику, всего месяц назад оставившему свой полк, чтобы командовать дивизией.
Полковник смутился, быстро поднялся на ноги, оправляя гимнастерку.
— Ждем приказа! — ответил он, краснея.
— Довольны новым пополнением?
— В отношении рядовых — да. Командиры неопытны. Прибывшие артиллеристы еще не были в боях.
— А настроение?
— Хорошее. Жаждут большого сражения!
Член Военного Совета взглянул на часы. Время было начать совещание, но командующего армией все не было.
— Нужно подождать, пока подъедет. Возможно, что привезет новости.
С минуту все молчали. И почему-то показалось, что это молчание было очень продолжительным. Присутствующие на совещании чувствовали, что этот час является в какой-то мере решающим для всех соединений, для всего фронта.
Генерал Луганской невольно обратил внимание на то, что его сосед, пожилой командир одной из дивизий, которого он знал еще с 1919 года, дышит очень тяжело. В его батальоне Луганской был политруком во время боев с Деникиным.
— Как у вас со здоровьем, Кирилл Борисович?