Дети большого дома
Шрифт:
— Не делайте этого в другой раз!
Когда бойцы и девушки ушли, лейтенант сказал патрульным:
— Молодцы ребята, правильно поступили.
Взгляд лейтенанта упал на Игоря Славина.
— А красивая у Ивчука сестра — не так ли, Славин?
— Очень красивая, товарищ лейтенант! — с жаром ответил Игорь.
XXXIII
В полушубке, туго стянутом поясом, с двумя подвешенными гранатами, которые бойцы попросту называли «лимонками», в ушанке, надвинутой на глаза, направлялся к штабу полка Борис Юрченко.
Серебрились на солнце
Ни при каких обстоятельствах капитан Юрченко не терял выправки, бодрости во взгляде и в движениях. В дивизии его уже считали героем, да и сам капитан был уверен в том, что он способен выполнить любое трудное задание.
Юрченко был человеком сильной воли. Его не могли сломить временные неудачи. Даже в самые трудные дни капитан улыбался, и только внимательный человек мог подметить глубоко скрытую тревогу комбата.
— Так кто был, говоришь, у командира полка? — громко спросил он сопровождающего его бойца.
Ускорив шаг, чтобы поравняться с комбатом, боец ответил:
— Один майор из штаба дивизии, сам он, да еще комиссар.
«Интересно — что еще там придумали штабники?» — думал Юрченко.
Спустившись в балку, они поднялись на холм, и перед ними открылась опушка леса. Войдя в землянку командира полка и со свету не видя никого в ней, капитан доложил более громко, чем обычно:
— Товарищ майор, капитан Юрченко явился по вашему приказу!
Не успев еще договорить, он почувствовал в молчании майора что-то странное.
— Здесь генерал, — послышался голос Дементьева.
Юрченко спохватился:
— Товарищ генерал…
— Отставить! — махнул рукой генерал Яснополянский. — Все ли командиры явились? Командиры батарей, минометчики, комиссары батальонов… все здесь?
— Все! — доложил майор Дементьев.
Глаза постепенно привыкали к темноте. Юрченко разглядел лицо генерала, покрытое красноватыми веснушками, его густые огненные волосы, спускавшиеся на уши. «И чего он эту копну на голове носит?» — подумал Юрченко. У него самого волосы всегда были острижены так, как это положено военному.
— Новое боевое задание, товарищи, — сказал генерал, расправляя на маленьком столе карту. — Хватит отсиживаться в одних и тех же ямах. Надо действовать.
Командиры напряженно слушали его, боясь пропустить хотя бы одно слово.
— А то Что же получается? — продолжал Яснополянский. — Другие армии продвигаются, а мы знай себе строим под землей дворцы. Северный Донец весной превратится в рубеж сопротивления для наступающих. А наступать будем мы. Значит, теперь же надо переправляться на тот берег — пешком, на колесах, на санях. Лед крепок, надежнее любого моста — не так ли?
Помолчав, он обвел испытующим взглядом командиров.
— Совершенно точно! — воскликнул Юрченко.
— Вот спасибо за поддержку! — улыбнулся генерал.
Командиры рассмеялись.
— Эту задачу предполагается выполнить следующим образом, — продолжал генерал. — Полки должны занять два села на противоположном берегу Донца и там прочно закрепиться. А как поступать дальше — скажет командование.
Генерал
Окончив совещание, генерал поднялся, доставая из портсигара папиросу. Вместе с ним поднялись и командиры. Закурив, генерал подошел к Юрченко и легонько толкнул его в выпуклую грудь:
— Ну прямо броня, щит бронзовый! С такой грудью скалы ворочать можно!
На этот раз Юрченко смутился. Генерал отвернулся и снова подошел к столу.
— Значит, так, товарищи командиры…
«Да, с таким генералом не пропадешь!» — мысленно повторял Юрченко. От его взгляда не ускользнуло и то уважение, с каким относился к генералу Дементьев. «А любит его майор!» — мелькнуло у капитана в голове.
…Мурлыча любимую песенку, Юрченко вечером вернулся в свой батальон и созвал командиров рот.
В землянке топилась печка, ярко светила керосиновая лампа, раздобытая для командира Миколой Бурденко.
— Ну, товарищи, — начал командир батальона, — Северный Донец весной превратится в рубеж сопротивления для наступающих. А наступать будем мы. Настоящее дело начинается! Генерал сказал, что…
И он повторил все, что говорил Яснополянский. Такими родными стали эти слова капитану, что казалось, они рождаются в его собственном сердце. Потом он разъяснил задачи батальона, поручив своему заместителю — старшему лейтенанту Малышеву составить письменный приказ.
В полночь командиры рот и политруки разошлись по своим подразделениям. В землянке остались капитан Юрченко и старший лейтенант Малышев. Сняв с колышка гитару, Юрченко, задумчиво глядя в потолок, стал наигрывать старинную, давно забытую украинскую мелодию, полюбившуюся ему в детские годы.
— Незнакомая песня, — заметил Малышев.
— Лет двадцать назад ее слышал, — объяснил Юрченко. — Мне было лет семь. Пошел я с матерью на похороны дяди в Ирпень, около Киева. В мае, не то в июне… Там и услышал ее. Может, и потом еще слыхал, не помню. Сестра по брату тоскует. Ты только послушай, какие слова:
Братику, мое сонечко, Братику мій, місяцю ясний, Чому ты мене не обогріваеш, Чому до мене не розмовляєш, Чого ж ты на мене россердився, Мій миленький братику?..— Есть у тебя сестра, Малышев? — спросил Юрченко, положив гитару на колени.
— Есть, — кивнул Малышев. — В этом году десятилетку должна была окончить.
— А моя сестра замужем, у нее уже дети. В Полтаве осталась. Всегда ее, точно мать, вспоминаю. Мать-то у меня умерла с тоски по своему брату. Как схоронили его, целую неделю ничего не ела, слегла в постель и так истаяла, умерла. Таких случаев мало бывает, наверно… Сестра мне матерью была, а теперь я ничего об ее участи не знаю, ничего!