Дети черного озера
Шрифт:
— Римляне возвели крепость к западу от Городища.
Ни матушка, ни я не сомневаемся в моем видении, и тем не менее, услышав новость Лиса, она ахает, а у меня коченеет спина. Губы друида складываются в довольную улыбку.
— Я не знал, — произносит отец. — Городище в добрых трех днях ходьбы отсюда.
Городище — ближайший к Черному озеру рыночный город; он раскинулся у подножия выского холма. Вождь и его сородичи живут на вершине, в хижинах, огороженных деревянным частоколом.
— Римляне называют свою крепость Вироконий [7] , — говорит Лис. — Она долговечная, сложена из камня.
7
Римское
62
Он замолкает, ожидая реакции, но отец лишь вертит между пальцев ложку — туда-сюда, туда-сюда.
— Эта крепость им нужна, чтобы вторгнуться на западные плоскогорья и раздавить последние мятежные племена, — продолжает Лис. — Римляне истребляют их под корень.
Купцы приходили на Черное озеро за шерстью Пастуха или железными изделиями моего отца. Порой они приносили вести о мятежных племенах, налетающих с тех самых высокогорий, что видны с Предела, и порождающих хаос в римских лагерях далеко на востоке. Мне случалось сидеть у пылающего костра, среди деревенских, слушая толки о налетах на римлян, о сторожевых, убитых в оборонительных рвах, о подожженных житницах, о факелах, забрасываемых на крыши палаток. Эти брожения, о которых все перешептывались, происходили так далеко от Черного озера, что казалось, ничего такого и не происходит вовсе, и тем не менее во мне пробуждалась затаенная гордость. «Завосставших!» — говорили купцы и поднимали кубки с медом, обратившись в сторону высокогорий. Мы, в свою очередь, тоже поднимали кружки и повторяли здравицу.
Лис опять прерывается, глядит на отца, но тот сидит с непроницаемым видом. Матушка же, напротив, печальна, как плачущий ветер, ибо последний оплот несогласия с римским правлением пал.
— Говорят, что воины из той крепости ходят в Городище, пьют, едят и играют в кости на рыночных прилавках. — Лис вздергивает брови. — Слыхали про такое?
Отец пожимает плечами, раскрывает ладони:
— Только Охотник бывал в тех местах, да и то давным-давно.
— Не забывай об этом, подавая мед римлянину. — Лис хлопает ладонью по столу, отчего мы с матушкой вздрагиваем. — Заходят они на Черное озеро, эти римляне?
Отец качает головой.
Лис зо знанием дела кивает:
— Незачем им соваться в такой глухой угол.
В напряженной тишине я ожидаю, что отец поправит друида, объяснит, что мое видение предсказало появление отряда римлян на Черном озере. Пот проступает у меня на шее, стекает между лопаток.
Не в силах терпеть более ни секунды, я произношу кротко, как овечка:
— Меня Охотник ждет, и Недрёма. — В момент слабости меня радует, что матушка Охотника больна, что она утверждает, будто только я правильно умею растирать ее мазью; меня радует даже, что Недрёме придется провести бессонную ночь без отвара душистой фиалки. — Мне надо идти.
Лис говорит:
— С тобой пойду. Покажешь, где отхожее ме-сто.
— Я покажу. — Отец встает было из-за стола, но рука Лиса ложится ему на плечо:
— Сиди.
С друидом не спорят. Перечить ему означает оскорблять богов. Эту истину я всегда знала, и все же в такой близости к Лису, который глотает кашу и собирается опростать кишечник, как простой смертный, я задаюсь вопросом о границах совершенства друидов. Может ли жрец, как
Отец снова садится, и тревога матери омывает меня, словно холодная тень набежавшего облака.
Не успеваем мы с Лисом отойти на пару шагов от хижины, как он говорит:
— Ты провидица? Это правда?
Я сосредотачиваю взгляд на бледной луне, ее тоненьком ломтике среди беззвездного неба, и киваю.
— И что же ты предвидишь?
С чего начать? Как начать? И действительно ли в моих интересах убедить друида, что я настоящая провидица? Родители, похоже, в этом уверены.
Похоже, они считают, что этот дар может затмить мой порок.
— Бурю предвижу.
— Многие предвидят бури.
Я облизываю губы.
— Когда овца принесет двойню.
— У нее просто сильнее отвиснет живот.
Дрожащим пальцем я указываю в направлении отхожего места.
— Туда, — говорю я. — Мимо овечьего загона.
— Что еще? — не отстает Лис.
Я глубоко вздыхаю.
— Места, где можно найти пчелиные соты, и на каком растении. Недавно нашла на переступне.
Он раздраженно фыркает, словно давая понять, что в моих умениях нет ничего необычного.
Однажды я птенца дубоноса поймала. Свалился с верхушки дерева. Выпал из гнезда.
Он широко разводит ладони.
— Я не смотрела вверх, просто знала, что нужно приподнять подол и поймать его.
Лис останавливается, постукивает согнутым пальцем по губам.
— Ты видела римлян?
— Да.
— За ложь людям вырезают язык и зашивают рты.
Я думаю о барде, который пришел на Черное озеро и спел деревенским песнь о людях нашего племени. Мне было только девять лет. Песня оказалась длинной и сложной: о воинах и девах, о друидах, землях и битвах, полная незнакомых слов. И все же многое задержалось у меня в памяти, и даже сейчас я вспоминаю строки, повествующие о друидах, которые мановением священной руки обращали воинов в камни, дев — в ланей, хлеба — в побитый на корню, усохший сор.
— Я не врунья.
— Расскажи мне, что ты видела.
Я описываю отряд воинов на прогалине, их лошадей. Рисую детали: металлические пластины доспехов, бронзовые шлемы. Лис, кажется, по-прежнему не убежден, словно любому известно, как выглядят римские доспехи, и все эти особенности я могла узнать от купца, зашедшего на Черное озеро. Желание, чтобы мне поверили, неожиданно для меня самой, и на какое-то мгновение я подумываю заявить, что опишу видение в присутствии четырех свидетелей, как того требует наша традиция. Но затем меня осеняет мысль получше: я пальцем изображаю на лице нащечник римского шлема. Лис весь подбирается, превращается в слух, а я беспечно продолжаю говорить, подстегиваемая желанием произвести впечатление.
Мне бы припомнить, как отец стиснул губы, поигрывая ложкой, как старался держать мысли при себе, не зная намерений друида. А вместо этого я, забыв об опасности, распустила язык.
Вернувшись домой, я открываю дверь и вижу матушку, преклонившую колена под крестом Матери-Земли, и отца, сидящего на корточках у очага. Оба вскакивают, бросаются ко мне, обнимают.
— Всё в порядке со мной, — заявляю я. — Правда!
Оторвавшись от них, я замечаю, как матушка быстрым движением языка слизывает кровь с прокушенной губы.