Дети немилости
Шрифт:
— Как обстоят дела? — негромко спросила она.
Мерау уставился в бетонный пол ангара, собрался с духом и безо всякой радости ответил:
— Превосходно, Ваше Высочество.
Лонси спал и смотрел дивный сон.
За день он изрядно устал. Откровенно говоря, он вообще перестал понимать, какое на дворе время суток. Маятник, неустанно ходивший из прошлого в будущее и обратно через целые тысячелетия, сбивал его с толку, а Окно Башни выходило бес знает куда. Лонсирем иронично думал, что даже бесы, существуй они в действительности, бежали бы от Окна с криками ужаса; сам он, удостоверившись, что Окно подчиняется ему, перестал его бояться, и только порой передёргивал плечами от омерзения, вспомнив, что однажды в нём видел.
Ройст в лице Мерау не оставлял попыток добраться до него. В первую встречу Маг Выси обескуражил суперманипулятора, ожидавшего увидеть на высоком троне кого угодно, только не юного аллендорца — но государственный суперманипулятор Аллендора неспроста занимал свой пост. Лонси-бывший ненавидел Мерау за склонность унижать слабых, Лонси-нынешний — за то, что самого Мерау не получалось унизить. Ему всё было как с гуся вода. На любые подколки он отвечал умно и точно, упорно подводя Лонсирема к нужным мыслям.
Ройст хотел войны с Кестис Неггелом.
Они потеряли Атергеро: его забрала Юцинеле, настоящая Госпожа Выси. Лонси только позлорадствовал. Любви к горянке он не питал, но и зла не держал на неё. Он всё-таки чувствовал себя виноватым — оставляя её в Рескидде на произвол судьбы, он думал, что оставляет её на смерть. Хотя судьба Неле оказалась не так проста, поступок всё же был дурной. Лонси признался себе в этом и был собой доволен. От лёгкого стыда он получал удовольствие — ему нравилось видеть себя нравственным и совестливым человеком.
Во второй раз суперманипулятор Мерау явился к Магу Выси после того, как Юцинеле с помощью брата и Императора закончила высшее лето. Лонсирем отлично развлёкся, наблюдая через зеркало за суматохой и паникой в Ассамблее магов и королевском дворце. Несколько дней никто не осмеливался сообщить Лиринии о случившемся. Достаточно храбр оказался один Мерау — он-то и принял на себя весь гнев государыни.
Лонси хохотал в голос и чувствовал себя отмщённым.
Толстуха, которую он повстречал в мёртвом городе на изнанке Рескидды, та страшная собеседница, называвшая себя магией и судьбой, жизнью и смертью, больше не разговаривала с ним. Но Лонсирем-будущий сообщал, что она на него смотрит и ждёт от него весёлой игры. Чем её повеселить, Лонси не знал. Однако он хорошо помнил, что толстуха наказала ему получать от игры удовольствие. Если так, она должна была быть довольна — игра нравилась Лонси всё больше и больше.
Он не желал добра Уарре — хотя теперь, с высоты своего положения, понимал, что никакого потустороннего зла в империи нет. Он не желал зла Аллендору — ведь Аллендор был его родиной. Но правителей Аллендора, которые Лонси подло использовали, обманули и выбросили, как мусор, всемогущий Маг Выси ненавидел почти сладострастно. Его вполне устраивало, что высший год идёт к завершению и Лириния не добилась своего.
Узнав, что всё насмарку, принцесса пришла в такую ярость, что согласилась призвать Цай-Цей.
Конечно, из этого ничего не вышло.
Отчасти в неудаче был повинен покойный Маджарт, который с достойным лучшего применения упорством убеждал Оджера Мерау в разумности обращения к Цай-Цей. Лириния с таким же упорством скрывала обстоятельства своего знакомства с драконом, а Мерау не додумался, почему, и стал настаивать. Вылилось всё это в ситуацию необычайно красивую, романтичную, глупую и нелепую.
Маятник позволял магу не только видеть события прошлого и будущего, но и понимать их. Лонсирем знал, что Цай-Цей (как и Атергеро, как и любой старший демон, включая Арсет) — обоепол. В Лиринии он почуял существо сродни себе. Разум и эмоции демона походили на человеческие лишь отдалённо, но чувства Цай-Цей к Лиринии человек бы назвал влюблённостью.
Армия южан готовилась дать аллендорцам отпор на северной границе Ожерелья. Сотни человек видели летучего змея. Крыльев у дракона не оказалось вовсе: для полёта он использовал Четвёртую магию. Рескидди клялись, что Цай-Цей мог опустить хвост в воды Джесай и в это же время выпить воды из Дженнерет — так он был велик. Но увидев в воздухе аллендорские самолёты, он начал умаляться и умалялся, пока не стал соразмерен с машиной.
Два часа Цай-Цей танцевал с атомником Лиринии.
Наблюдавшие это авиаторы клялись, что в жизни не видели ничего прекраснее.
Политики Юга и Востока были с ними совершенно согласны: демонстративное миролюбие заявленного Воина Бездны и демонстративная агрессивность заявленного Воина Выси вступали в противоречие с известной схемой магического года. Заглядывая в кулуары, подслушивая частные разговоры, Лонсирем видел, что газетчикам вот-вот отдадут приказ напрочь забыть о недавних сенсациях. Магическое поле мира неумолимо возвращалось к равновесию. Учёные разводили руками. Близился час, после которого разговоры о высшем годе пришлось бы прекратить вовсе.
Но Лириния не собиралась сдаваться.
Явившись в четвёртый раз, Мерау заговорил по-иному.
Он больше не взывал к верноподданническим чувствам аллендорца Кеви, не упоминал о коварстве врагов Ройста, не говорил о законах магии. Суперманипулятор просто сказал:
— Ожерелье теперь в союзе с Уаррой. Мы должны держать паритет сил. Прошу тебя, помоги.
— Помочь? — холодно переспросил Маг Выси. — Чего ты просишь?
— Ничего сверхъестественного, — ответил Мерау. — Но мне нужен год работы, чтобы создать движущий элемент атомника. В Аллендоре не так много магов нужного уровня. Для тебя это, должно быть, не составляет труда.
И Лонсирем не смог отказать. Услышав слова Мерау, в глубинах его существа внезапно проснулся Лонси-бывший — тот, кто всю жизнь мечтал о деле государственного мага и неистово завидовал людям, работавшим в тяжёлой промышленности. Не то что бы он хотел исполнения этой мечты — действительность превзошла её, с высоты сегодняшнего дня прежние грёзы казались смешными и мелкими. Но Лонси хотел попробовать. Представить, какой могла бы быть его жизнь.
— Хорошо, — сказал он.
Мерау склонил голову.