Дети немилости
Шрифт:
Есть иллюзия, что со временем нравы смягчаются и мы цивилизованнее наших прадедов. Но стоило взглянуть, как Эрдрейари обращается с пленными, мирными жителями, собственными солдатами, сравнить его с живыми генералами… Благородство — категория вневременная.
Эрдрейари медленно мерил шагами комнату. Качался тяжёлый плащ, утреннее солнце золотило маску. Яркий луч сверкал на лаке глобуса, как раз там, где находилась столица и примыкающие к ней земли.
— Мори, — наконец, произнёс Онго, остановившись возле глобуса и разглядывая северные материки, — я понимаю, как нелепы разговоры
— Мы все многим обязаны Лаанге, — сказал я. — Но не упомню человека, которому было бы приятно это сознавать.
Онго склонил голову, скрестив руки на груди.
— Пойми меня правильно: я более чем благодарен ему. Я рад, что получил возможность узнать вас всех и исполнить клятву.
И тогда — возможно, с опозданием — я почувствовал беспокойство. Онго держался слишком серьёзно, слишком долго он подводил разговор к тому, что я должен был услышать. Он, конечно, был литератор, но и военачальник; он мог выражаться вычурно, но хождений вокруг да около не уважал в обеих своих ипостасях.
Я выпрямился в кресле и сплёл пальцы.
«Кажется, меня ждёт дурная новость, — подумалось мне, — настолько дурная, что даже не требует спешки». Впрочем, за последние полгода дурных новостей я услышал больше, чем за всю предыдущую жизнь, и потому ждал спокойно.
— Онго.
Тот медлил. Маска оставалась непроницаемой, но я смотрел на сложенные кисти его рук и чувствовал, как нарастает тревога.
— Видишь ли, Мори, — наконец, очень мягко проговорил он, — фактически… теперешний я создан Лаангой. И потому между ним и мной существует определённая связь. Он видит меня насквозь, но и я вижу кое-что.
— Что случилось?
Онго глянул на меня.
— Не стоит так беспокоиться, — сказал он. — Ещё ничего не произошло. Но ввиду последних событий, памятуя о несчастье, случившемся во время Весенних торжеств, я счёл, что нужно принимать во внимание даже предчувствия. Особенно, если их источником является Лаанга.
— Отлично, — сказал я, рассматривая стол. — Отлично. Я еду с инспекцией на Восточные острова. Нас там не любят. Эррет сейчас в воздухе. В Рескидде и Аллендоре творится бес знает что. Арияса не могут найти. И тут приходит генерал Эрдрейари и говорит, что у него предчувствия. То есть у Лаанги. Что ещё?
Онго добродушно засмеялся.
— Не стоит так беспокоиться, Мори, — повторил он. — И я пришёл не с предчувствиями, а с конкретным предложением, которое, полагаю, тебя обрадует.
— Вот как?
Эрдрейари развёл руками. Потом сел напротив меня и облокотился о стол.
— Оставь Восточный архипелаг мне, — предложил он.
Я изумлённо на него воззрился.
— Полагаю, господа, жаждущие независимости островов, обрадуются мне ничуть не меньше, — посмеиваясь, сказал Онго. — Труды верховного мага не пропадут даром. Извини за прямоту, но я лучше твоего разберусь в работе штабов и администраций, да и по части внушить здоровый ужас…
С этим не поспоришь: здоровый ужас у генерала Эрдрейари получается куда внушительней. Я улыбнулся.
— Не вижу, почему бы мне не согласиться, — сказал я. — Но как ты объяснишь моё отсутствие?
— Разве в Данакесте мало дел?
— Немало.
— К тому же, — Онго подался вперёд, и выражение его маски снова необъяснимым образом изменилось: теперь передо мною сидел не генерал, а поэт, — госпожа Эррет в пути. Встречай Эррет, Мори, — Онго улыбался под маской. — Если позволишь мне советовать — это сейчас самое важное из государственных дел.
— Спасибо, — сказал я, сощуриваясь. — Приятно, когда тебе доверяют важные государственные дела.
— По-твоему, княгиня Улентари не государственное лицо?
Эррет государственное лицо вовсе не потому, что несколько недель назад сочеталась браком с князем Сандо, молодым владетелем Уленакесты. Онго иронизировал. Я промолчал, ожидая продолжения.
— Мне кажется, ей есть что тебе сообщить, — сказал Онго. — Мори, работать ты будешь всю жизнь, и полагаю, некоторое время после, а молодость бывает один раз. Поверь поднятому старику.
Я выгнул бровь. Приятно, когда эта гримаса не заставляет собеседника бледнеть и отшатываться… Онго снова пощёлкал пальцами.
— Я располагаю твоим согласием?
Я помедлил.
Занятное чувство: будь на месте Онго кто-то другой, мне следовало бы разгневаться и поставить наглеца на место. Эрдрейари всё решил за меня. Он ограждал меня от опасностей, словно ребёнка. Впрочем, для него я и есть ребёнок, глупо не признавать этого, тем паче — стыдиться… Для легендарного полководца ребёнком был даже мой отец. У Онго несравнимо больше опыта; его и призвали для того, чтобы он принимал решения.
— Да, — сказал я и добавил с официальным видом. — Генерал, поручаю вам ознакомиться с положением дел на востоке. Документы?
Из складок плаща Эрдрейари вынырнула уже оформленная бумага. Я не удержался от понимающей усмешки: Онго предвидел, что я соглашусь. Впрочем, я это и сам предвидел, а посему оскорбляться было совершенно не на что.
Эрдрейари свернул подписанные бумаги в свиток; любопытно, как давно люди перестали это делать… Всё же от иных привычек генерала до сих пор веет седой стариной. Думаю, он нарочно не избавляется от них: старомодность добавляет ему обаяния, а Онго отменный знаток светской жизни.
Я прошёл к окну и выглянул наружу, ища глазами часовых.
Если на полигон, где верховный маг дописывает разрыв пространства, отправится вместо меня Эрдрейари, сегодняшний день наполовину свободен. Разберусь с ходатайствами, отвечу на письма… Но мне не хотелось приниматься за это немедля: нечаянно избавившись от одного груза, можно немного отдышаться, прежде чем искать новый. Необходимость отправляться на острова тяготила меня; в Сердцевинной Уарре многие увлекаются изучением культуры наших восточных колоний, публичные лекции в Институте Востоковедения всякий раз становятся событием — а я к тайнам архипелага равнодушен. Матушке нравилось рассуждать о том, что я, родись я в другой семье, мог бы стать историком. Она была права, но занимался бы я тогда Уаррским Севером, культурой прекрасной, мрачной и мужественной, а не изнеженным утончённо-коварным Востоком.