Дети Ночи
Шрифт:
Навстречу им выехали четверо людей, зачем-то с факелами, и дедовы телохранители весело обменивались с ними приветствиями, как со старыми знакомыми. И только тут Старший понял, что это — Дневные, и потерял на некоторое время дар речи. Ощущение было такое, что его в чем-то обманули, или заманили в ловушку, короче, выставили полным дураком. С другой стороны, сердце колотилось от восторженного любопытства, и он во все глаза смотрел на Дневных.
То, что они от Ночных по виду не отличались — разве что кожа была смуглее, да зрачки в темноте расширялись почти на всю радужку — даже немного разочаровывало.
Они смеялись, о чем-то говорили с дедом и телохранителями и совсем не смотрели на Старшего.
Усадьба представляла собой большой каменный дом, окруженный хозяйственными постройками и высокой крепкой стеной. У реки виднелись мостки, на берегу лежало несколько лодок, и одна, побольше, с парусом, стояла на приколе. На берегу горел костерок и сидели несколько человек с оружием. В темноте, за кругом света, молчаливо и настороженно лежали большие черные мохнатые псы. В усадьбе же поднялся собачий лай, суматоха — гости приехали!
На дворе было светло от факелов. Дед спешился, бросил поводья подбежавшему слуге и пошел к дому, навстречу высокой и крепкой женщине в темно-синем платье с большой золотой застежкой у горла. У нее были светлые волосы под синим платком с золотой вышивкой, схваченном на лбу золотой тесьмой. Скуластое лицо горело румянцем и весело блестели приподнятые к вискам небольшие светлые глаза.
— Привет и добро тебе в моем доме! — звонко крикнула женщина, протягивая руки. — Привет тебе, Тарья из Холмов!
— Привет и тебе, почтенная хозяйка Керинте. Благо твоим домочадцам, и стадам, и полям, и ладьям! Как и обещал, приехал в новолуние. Привез подарки и гостя, о котором говорил! — Дед подтолкнул Старшего вперед. Он поклонился — вышло, наверное, неуклюже. Но он все никак опомниться не мог.
Госпожа Керинте благосклонно кивнула. У нее была красивая, царственная улыбка.
— Твоя кровь, вижу. И уж почти жених! — засмеялась она. — Идемте же в дом, будьте гостями!
«Так вот за что просил не осуждать дед... У моря дом ее, у моря... Ах ты! Двух жен пережил, и вот — Дневную себе завел! Ну и дед!»
Старший не мог ничего поделать с собой — сейчас он восхищался дедом. Просто восторгался.
Глава 6
Внутри прямо посередине большой залы в каменном очаге горел огонь, по стенам в железных держателях горели масляные светильники. По меркам Ночных тут было очень светло, Дневным же было темновато. Пахло можжевеловыми ветками, смолой, жареным мясом, горелым маслом и псиной. Грубый запах — но Старшему это все почему-то нравилось. В этом запахе было что-то простое, надежное и сильное.
За длинным столом уселись гости, слуги на оловянных блюдах разносили жареное мясо, свежий хлеб, овощи и кашу, в кубки лилось вино. Хозяйка сидела рядом с дедом во главе стола, и любезничали они, словно были мужем и женой, и никому это в досаду не было. Когда же столы унесли, и все расселись на длинных лавках вдоль увешанных гобеленами и оружием стен, дед велел принести подарки. То были застежки и запястья, кольца и серьги, цепи и пряжки, и никто из сидящих в зале не остался без подарка, даже челяди перепало.
А потом госпожа что-то шепнула невысокому ничем не приметному человеку в зеленом плаще. Тот кивнул и встал, и только тогда Старший увидел, что половина его лица изуродована страшным ожогом. Он пытался прикрыть его длинными не слишком густыми волосами, но все же скрыть этого было невозможно. Он вышел куда-то во внутренние покои, а когда вернулся, в руках его был кожаный футляр. И из него он достал маленькую арфу, уселся на услужливо поставленный для него резной стул между очагом и креслами хозяйки и деда, и задумчиво стал перебирать струны, готовясь запеть.
Надо сказать, что разговоры притихли, люди поглядывали на певца уважительно, даже с некоторым благоговением. Хозяйка что-то шепнула своему домоправителю, как успел узнать Старший, и через некоторое время слуга принес большой кубок с каким-то горячим питьем и поставил на пол рядом с креслом певца. А тот сидел, закрыв глаза и прислушиваясь к чему-то недоступному для остальных, чуть кивая и сдвинув брови. А когда он открыл глаза, Старший вздрогнул — они еле заметно светились. А певец оставил арфу, отстегнул застежку у плаща, сбросил его на пол, радостно улыбнулся, от чего его обожженная половина его лица жутковато исказилась.
— Госпожа Яблок! Приходи в мой белый сад, как взойдет звезда! Госпожа Яблок! Приходи, не оставляя На росах следа! Приходи в белом венце, С лебедиными крыльями за спиной, Белой рукой коснись ветвей, Чтобы яблоки горели на них Стаею снегирей! Господин Ветра! Твои синие крыла поют в небесах! Господин Ветра! Напои дыханьем своим Белые паруса! Чтоб летела ладья к родным берегам, Где зарей горит окоем! Где под тяжестью яблок гнутся Ветви в саду моем! Госпожа Моря! Госпожа стремительных рыб и тяжелых китов! Госпожа Моря! Сбереги ладью От погибели и штормов! Пригони в крепкие сети Трепещущего серебра! Мне же на берег выплесни с темной волной Солнечного янтаря!Старший невольно поднес руку к лицу, чтобы стереть холодные соленые брызги. Он никогда не испытывал такого ощущения, слушая песни Холмов, какими бы прекрасными они ни были, как бы ни было отточено мастерство исполнителя, как бы ни брали они за душу. Никогда не было такого, чтобы он чувствовал ветер в волосах, прикосновения падающих яблоневых лепестков и брызги морской волны на щеке, и даже после того, как отзвенели струны, он некоторое время еще слышал шум волн.
— Будь благословен Нельрун, — воскликнула госпожа Керинте. — Давно не слышали эти стены настоящей песни Радости!