Дети Ночи
Шрифт:
И ждал писем от брата, которые потом перечитывал по много раз и прятал в своем ларце для сокровищ.
Не было прекраснее ночей, чем те, когда они с отцом летели на конях лунной масти по затянутым туманом полям, а за ними молча мчались белые красноухие псы, и трубил рог, а золотая звезда Кошачий Глаз пронзала теплым мерцающим лучом туманы. А за плечом весело переговариваются отцовы охотники и телохранители и смеются его, Младшего, друзья и девы и дамы из материнской свиты.
Матушка Нежная Госпожа Диальде собрала вокруг себя Драгоценное Ожерелье, дабы в этом прекрасном и утонченном кругу Младший учился вежеству и высоким искусствам, как и подобает знатному юноше.
Но за девами и сыном Нежная Госпожа следила зорко — незаконных детей мужеска пола быть не должно. Это может нарушить спокойное течение жизни в Холмах. Смут не хотелось, довольно того, что эти Тэриньяльты, потомки незаконного сына первого государя, вообще существуют на свете.
Тэриньяльты... Отец много говорил про них. Он и досадовал на них, и уважал эту странную породу. И порой говорил — придется с ними породниться. Куда ни кинь, придется.
Принц не раз видел их в деле, а вот на пирах они появлялись очень редко. Очень бледнокожие, с белыми как лунный свет волосами и огромными темными глазами. Они были красивы, бесстрастны и молчаливы. По подземельям они двигались бесшумно и быстро, как тени, видели чуть ли не в полной темноте, в бою были молниеносны. Они держались друг друга, были очень дисциплинированы. Как стража Провала они были безупречны. Они знали подземелья и следили за новыми червоточинами, которые проедала в чреве земли бездна. Самым удивительным было то, что среди них было в обычае допускать к Провалу женщин. Младший сам видел нескольких лучниц и женщин — боевых магов. Это было странно, немыслимо, но таков был их обычай.
Они были иными, потому и казались опасными. «Наверное, вот так и мы кажемся чужими и опасными Дневным, да и они нам», — думал принц. Хотя о Дневных он думал мало — юноши Холмов думают о сражениях с тварями, что живут на поверхности земли, и о тварях Провала, о славе, которая будет вечно жить в песнях и хрониках Холмов, и о восхищенных взглядах прекрасных дев.
А стоять у Провала Младшему пришлось, как и полагается юноше, с четырнадцати лет. Сначала у самых безопасных выходов, а под конец уже и самой пасти Провала, куда их с братом однажды в детстве приводили по приказу отца...
Он предпочитал об этом не вспоминать. И просто нес стражу у Провала.
И ждал брата. Он приедет, и они все же сумеют вместе повернуть судьбу отца. Вдвоем — обязательно. Только бы поскорее он вернулся.
Одно беспокоило — за все эти годы они не виделись, только обменивались письмами, пусть и часто. А в письмах люди совсем не похожи на себя в обычной жизни. И Младший опасался, что встретившись с братом, он увидит незнакомого человека.
А время шло, и встреча близилась.
Стояла глубокая зима. Глубокая — с глубоким пушистым снегом, с глубокой тишиной, с глубоким покоем. Младший в такую пору ощущал в душе радостное благоговение и спокойствие. Зимние твари были опасны, но немногочисленны, ночи были чисты, холодны и прозрачны, цепочки звериных следов на снегу рисовали замысловатые узоры. Дивное, чистое время, похожее на низкий долгий торжественный аккорд. Он любил выбираться в такую пору из холма совсем один, чтобы никто не мешал слушать тишину, ощущать морозную свежесть воздуха, припахивающего разрезанным арбузом — дорогим плодом Дневных с юга, слушать нежный хруст снега под ногами и жалеть неповторимое изящество недолговечных снежинок. А в небе стояла в радужном ореоле луна — к утру на землю спустится мороз.
Озеро, у которого они с братом даным-давно, уже почти в незапамятные времена встретились с дневной тварью, было затянуто темным льдом, в котором блестящими кинжалами стояли замерзшие рыбы. Ветер сметал с него снег, и можно было смотреть в жутко-притягательное ледяное окно, ничуть не похожее на Провал, но все равно загадочное. Дно — какое слов, дно! Предел, ниже которого не опуститься. Что там? Темные водоросли, камни и рыбы или чудовища, в тупой жажде жрать и плодиться стремящиеся на живую кровь? Разум или тупое стремление жрать и жить? Нет, это уже о Провале...
Принц провел рукой по лбу.Красота ночи отдалилась, он вздохнул. Ах, кто бы сумел описать эти минуты покоя и торжественного восторга, возвышающего душу? Ничего бы для такого поэта не пожалел. Ничего бы не пожалел...
— Эй!
Младший резко обернулся, повернул коня. Очарование ночи мгновенно исчезло, он разозлился. Ну каким же надо быть бесчувственным негодяем, дураком, тупицей, чтобы нарушить этот хрупкий момент красоты?
С ветвей посыпался снег, потом в туче белой холодной пыли с радостным воплем по склону на заду скатился кто-то в белом. Конь попятился, всхрапнул. А этот, в белом, вскочил, смеясь, отбрасывая с лица длинные черные волосы.
— Привет, братец!
Младший несколько мгновений непонимающе пялился на этого высокого, насмешливого, незнакомого человека. А тот стоял под мутной зимней луной и улыбался во весь рот.
— Не узнаешь? Не узнаешь! А это я! А я твой брат!
И была эта улыбка и этот смех такими заразительными, что Младший тоже рассмеялся и спрыгнул с седла, бросившись обнимать брата. Ну, нельзя было не узнать этого смеха — как и глаз, и длинного материнского носа, и тяжелых черных материнских волос.
— А это ты! А ты мой брат! А я — вот! И я твой брат тоже!
Оба покатились по снегу, хохоча, и хлопая друг друга по спине.
— Нет, погоди, — отфыркиваясь, сказал Старший, когда они скатились совсем вниз, почти к тем самым зарослям, на опушке которых десять лет назад столкнулись с инхья и рыжим уродливым охотником. — Погоди, я хочу на тебя посмотреть.
— Ну, смотри.
Оба сели в снег, вглядываясь друг в друга. Они не были похожи друг на друга, но у обоих были глаза Лунного рода — рода королей. Опаловые, с плавающей зеленой искрой.
— Ну, как ты жил? — отдышавшись, сказал Старший. — Я письма твои читал, но ведь ты в жизни другой, люди всегда разные в письмах и в жизни! Говори, я хочу тебя слушать!
— Ты соскучился по мне? — спросил Младший.
— Страшно, — признался Старший. — Просто-таки истосковался. Изголодался! Но, понимаешь, я боюсь, что все поменялось. Я же помню тебя мальчишкой, но теперь я взрослый.
— И я тоже этого боюсь.
— И родители тоже будут другими.
— Но ведь ты видел отца и мать.
— Да, два раза в год! И письма. Но ты сам понимаешь — это только письма.
— Ты боишься.
— Как ты догадался! — круглые брови взлетели вверх.
— А я поумнел, — вздернул голову Младший.
Снова оба расхохотались.
— Давай.
— Что — давай.
— Давай позвеним мечами.
— Зачем? — удивился Младший.
— Мне надо, — с непонятным нажимом ответил брат.
— Ну, хорошо. — Младший встал, отряхиваясь. Что-то холодное, неприятное коснулось души. Неужто между ним и братом легла какая-то тень? Из-за долгой разлуки или еще чего?