Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
— Ну, что, Икары недоделанные?! Заждались? Ну, мы и зажгли!!! Ну, ништяк!
Было совершенно не важно, о чем он говорит, слова не имели значения. Миха слушал его голос, и что-то очень надежное возвращалось в этот мир — что-то игнорирующее любые червоточины. Они действительно смогли... Они вот-вот соберут круг. Миха вдруг подумал о чем-то странном и даже сомнительном: всего лишь на мгновение промелькнула мысль, что ему хотелось бы знать, какая он бабочка.
— Эй!!! — восторженно, но в то же время как бы указывая на очевидную нелепость, засмеялась капустница. — Ну, тебя и вштырило! Какая же ты бабочка?!
А потом, с другой строны своего измученного тела, Миха ощутил еще одно прикосновение.
— Давайте шевелите задницами! — потребовал Икс. — Надолго меня не хватит!
Лже-Дмитрий, нахмурившись, смотрел на Миху-Лимонада. Он судорожно пытался понять, что происходит. Одинокая мелодия и все другие звуки затихли. Лже-Дмитрий слушал оглушающую тишину. И в этой тишине прозвучал ошеломленный завороженный голос:
— Я вижу... Вижу! Какая красота, — Лже-Дмитрий с ужасом осознал, что его губами говорит Слизняк, но не смог его заглушить. — Я вижу бабочек.
Лицо Лже-Дмитрия словно сковала каменная маска:
— Молчи, — хрипло произнес он.
— Нет. Теперь ты не сможешь заставить меня исчезнуть. Я вижу их.
Бабочки на Михиной ладони расправили крылышки, и их невозможно стало различить — был только свет, ослепительный, обжигающий свет. Казалось, он и был той самой небесной синевой, что пульсировала, наполняла, ежемгновенно творила сферу, и была ярче этой синевы.
— Они здесь, — восхищенно прошептал Слизняк. — Как красиво... Здесь. Все вместе.
— Молчи! — с трудом выкрикнул Лже-Дмитрий.
Опять на лице отразилась эта шизофреническая двойственность, мучительная борьба. Но Слизняк теперь и вправду не собирался исчезать.
— Ты хотел знать, чтоон сюда пронес? — услышал Лже-Дмитрий и не смог бы с достоверностью сказать, чего в голосе Слизняка было больше — усмешки, торжества или горечи. — Что он ужеделает? Жертва.
Слизняк умолк. Что-то неправильное, пугающе неправильное таилось в этом молчании. Лже-Дмитрий напряженно прислушался. Хмурая складка выступила на лбу, а губы скривились в привычном капризном изломе.
Что-то с голосом Слизняка... Словно он жалел его. Словно...
«Жертва»...
(круг?)
В глазах Лже-Дмитрия впервые мелькнул панический огонек.
— Ты на что намекаешь? — осторожно поинтересовался он.
Слизняк молчал.
Лже-Дмитрий пошмыгал носом, с крыльев которого гроздьями свисали розовые пузыри, — это все уловки! — затем быстро обернулся. И увидел ее. Длинные волосы спутались и начали седеть; и морщины, трещины-морщины на прекрасном лице... Вот оно как — это все уловки, уловки Слизняка! Его посетила весьма удачная догадка:
— В цепочке твоих рассуждений, — подмигнув, начал Лже-Дмитрий, — есть одно слабое звено. Дефект. — Он глубокомысленно осклабился, словно его слова должны были произвести ошеломляющий эффект, затем снова подмигнул непонятно кому. — Думаешь, я не знаю? Думаешь, так прост?! — Лже-Дмитрий колюче прищурился, и его глаза заблестели хитростью сумасшедшего. — Слабое звено: это место не принимает жертв!
— Да, — моментально отозвался Слизняк, — кроме той, что игнорирует, делает невозможным существование самого этого места.
Тишина.
Лже-Дмитрий снова пугливо обернулся, и...
Теперь онашла мимо, словно не видела его, словно...
— Ты врешь! — завопил Лже-Дмитрий. — Вранье и подтасовка. Ты...
— Да, — согласился Слизняк. — Вранье и подтасовка. Тебя обманывают.
И голос, их общий голос, осекся. Хриплый стон со вздохом сорвался с краешка губ.
Крысолов смотрел на Лже-Дмитрия. В раскрытой ладони выброшенной вперед руки ослепительное сияние начало меркнуть. Теперь и Лже-Дмитрий отчетливо видел бабочек. И кое-что еще: именно в это угасающее сияние, будто впитывая, обогащаясь им, легла сейчас рукоять кувалды.
Измученное лицо Крысолова просветлело. Казалось, его кожа стала очень тонкой, словно светилась изнутри. И Лже-Дмитрий понял, что его защищало, что его берегло, и о какой жертве шла речь.
— Круг? — прошептал Лже-Дмитрий.
— Они сейчас умирают. И они здесь, — сказал ему на это Слизняк.
Никто не увидел, лишь, может, бабочки, сидящие на Михиной ладони, почувствовали, как дверь в комнату, где когда-то был сооружен алтарь с фотографией, дверь, за которой пропал Будда, бесшумно приоткрылась. Сейчас, в эту самую минуту, все печати оказались сорванными.
Лже-Дмитрий покачнулся, захлопал глазами и теперь уже в ужасе обернулся.
Она действительно шла мимо. И не смотрела на него. Но не только потому, что он не справился и больше не принимался в расчет. А прежде всего потому, что позволил ейпостареть, лишил их Приза, позволил морщинам и трещинам изъесть прекрасное лицо.
Подчиняясь пугливому импульсу, Лже-Дмитрий быстро взглянул на сферу, будто что-то еще можно было спасти, будто хватаясь за последнюю соломинку. И вдруг увидел, как проступившее в небесной синеве сферы лицо Мадонны начало трескаться, расплываться, сменяясь лицом его отца. Строгим, хмурым, раздосадованным — он не справился, не смог сохранить ускользающее время, бездарно разбазарил все собранное по крупицам и переданное ему. И ни Креста, ни Нобелевской премии, даже психушки теперь не заслужил. И в тематический музей догадок Рафаэля теперь войдут другие, а его ждет лишь бесконечное наказание в унылой темноте детской, опостылевшей темноте чулана, из которого ему так и не удалось убежать.
Лже-Дмитрий охнул, — короткий всхлип оборвал его стон, — и, поскуливая, бросился за ней.
— Я-не-бесполезен, — ноюще кряхтел он. — Ведь я помог найти сбежавшего мальчика! Вот же он... Смотри! Мы сейчас... Мы заберем его! Не бесполезен...
Миха-Лимонад смотрел ему вслед.
И тогда Икс прошептал:
— Только не оборачивайся...
Лже-Дмитрий остановился, когда Мадонна достигла Бумера. Грудой развороченного железа притихший полуавтомобиль-полусобака возвышался совсем рядом, и что-то... Нет, Мадонна не начала исчезать, но будто выцвела, и...